ПРОДОЛЖЕНИЕ
ЭРОТИЧЕСКОЙ ПОДБОРКИ
(часть
3).
17 апреля:
* * *
надкусишь яблочко – струится легкий сок
наискосок души
и мирозданья,
и судорожно оставляет знаки,
и отдается ниточкой в висок,
играя напоследок с нами,
как будто день безбрежен и высок.
18 апреля:
* * *
душу отдашь одному,
но тело предложишь другому.
стихи выцветают, как бабочки,
у них дОма нет, и ко дну
идут снегом в стеклянной баночке,
чтоб следом догнать их ему.
* * *
я думала, что ты свистишь собаке.
а это птица.
двоится день, и жизнь роняет знаки.
куда девается
все то, что было между нами?
или не было
там, за вечерними огнями,
за небом.
* * *
я чувствую по дуновенью,
что дом проснулся
и на руки просился, сонный.
но он приснился
темью заоконной.
настраивал оркестр вселенной,
и лишь один смычок не шел по следу,
невдохновенный.
* * *
моя голова –
инструмент музыкальный,
зеркального толка
и полутонов,
но я разрушаю гроб этот хрустальный,
основу основ.
так боль обмануть – не подладиться, сговор
уместен ли с ней? на попятный пойти,
стихи ископаемые ради слова
разжать в ускользающей вашей горсти.
* * *
мужчина, тающий от щиколотки женской,
щекотки слов натужных избегает,
ему неведомо - не в дураках.
в его глазах, растерянных по-детски -
оргазм на власть, сжимавшую в руках.
* * *
горбатая цапля тусклую шею выщипывает,
и брови у нее топорщатся, отраженные
то в канале, то в небе, где вы и я
по очереди стережем ее,
чтобы цапле не поцарапали зеркало,
не накапали слёз туда, пока жизнь еще теплится
на волоске, и чтобы из пепла
молча пропела она.
* * *
(сологубу).
у тебя был декабрит, у меня – мартоз.
сам с собою говорит, не навырост, в рост,
черствым снегом зажевав память и метель,
если жив ты (я – жива?), то придет в постель:
одеяла разметав, он, любовник тот еще,
ранит быстро, ноюще.
отвлекись, прислушайся: там, в театре леса –
выше туловища – музыка воскресла!
* * *
я научилась не ждать, и себя победила.
что мне молчанье? мои собеседники вечны -
встречное небо, вчерашние туча и сила,
будущий снег, задержавшийся в нашей скворечне.
не привыкай, - напеваю старинным романсом, -
хочешь, сегодня тут будут шекспир или гамлет?
перечисляю... да вот они! но диссонансом
время, в двери озираясь, на улицу каплет.
* * *
воланы скрюченной реки
от раскулаченной державы
дрожали: снегу вопреки,
сюда, на запад, набежали,
как слезы первые любви,
так слезы поздние разлуки -
зови по имени, лови,
река сама дается в руки.
* * *
от ванильной сладости этого
могильного дыма отечества
через не могу не отвадить:
отекает душа,
и тошнит ее на сносях,
как будто бы вышла
не вся.
оборачивается на память,
кивает на прежних хозяев:
а нельзя ли
ее
оставить?
* * *
ну что ты, друг,
кто будет плакать,
из первых рук
меня сдавая?
да ты и сам, гляжу, не рад
проекции тебя – на небо,
когда подсветка – наугад.
...а путеводная звезда
во тьме -
так это нужно с нею.
20 апреля:
* * *
черный лед опасен, брат,
безвозвратно уходящий
от души моей лядащей.
полон рот зубов и рыб,
но закрыв его, поймаешь
только слово на разрыв.
только камешки из речки
торжествуют в нашей речи,
и молчание царит –
напрямую говорит
с богом.
* * *
нет, я была прекрасной матерью,
к кроватной ножке не привязывала, -
но и стихов не создала
от обедненного стола.
теперь иссякла сила воли –
всё трепетать за вас: доколе...
* * *
вот-вот листвой весна прикроет рейн:
он будет плыть беззвучно и незримо
там, за ветвями.
это мы стареем,
а он за нас спокоен – догорим мы
вдали от солнца.
- окунул он в воду
лучи, чтоб мы поверили в свободу.
* * *
сегодня мне звонила только цапля, -
друзья жестоки, как чужие дети.
об этом с нею мы и говорили.
она одной ногой на этом свете,
другой – не подрифмую, где мы, или -
сама не досмотрю конец спектакля.
24 апреля:
* * *
ты думал, что любовь – касанье,
а это мертвая петля,
в которой мы под небесами
раскачиваемся, -
земля,
сажень косая в янтаре
запаянных ее объятий –
как окрик мамы во дворе,
некстати,
но пальто на вате
промокло, в ледяной коре
с резинки варежки свисают,
и свищут сани на горе,
и саня жив, по той поре,
где скачешь пО снегу босая
и, левый валенок бросая,
поймаешь правый в январе
иной эпохи,
без галошки,
когда замерзшие ладошки
отогревают на груди
чужой,
и подбирают крошки
любви -
но нет, не береди
свет, что маячит впереди.
* * *
напросвет солнца
сушеные яблочки детства, -
уходи, пока все хорошо,
и не затуманился взгляд.
а слеза набежала –
где уж тебе наглядеться
на тех, ктО не придет назад.
* * *
взял бы на руки, вальсируя по небу,
да не дотянуться до звезды,
одинокой,
потому что с нею
переходят лету вброд
на ты, -
не испей воды, чтоб жизнь
забылась:
нам и так она приснилась
порознь,
наблюдая в прорезь,
как влачим.
у мужчины
я свернулась – полоз
ниже пояса,
и кольцами в реке
всё расходится, неизлечим,
чистый свет, мелькающий в руке, -
не написанная нами повесть.
* * *
мотоцикл, как пила,
проскворчал по сковородке,
птиц спугнув,
застрявши в глотке, -
просыпайся, в чем была,
из чужого рукава
до упавшей в пыль пилотки:
смята синяя трава,
тело в тело влито плотно.
* * *
идти на голос, на движенье
навстречу сквозь дыханье верст, -
а говоришь без выраженья,
что нет любви тебе всерьез.
но и под лаской извиваясь
и неизбежной, и стальной,
в сирени закипает завязь
непрошенной судьбы иной,
где не со мной наизготовке,
спиной к расстрельной нашей стенке,
вблизи пройдя по самой бровке,
проигрываешь те же сценки.
и, различив оттенки плоти,
по отголоскам золотистым
находишь то, что вы пройдете,
не обернувшись в небе чистом.
* * *
свой новый почерк я не разберу.
затеет небо скользкую игру,
швыряя молнии, просыпет град.
я не хочу играть,
но я умру, -
и умирать нам на ветру стократ,
и каждый раз бессмертны мы к утру.
нас вечность опрокинет, как в сугроб,
когда лежишь – лицом к лицу с сияньем.
и только солнце встанет между нами,
глаза закрыв.
целуя в лоб.
* * *
(воздушное).
слововерчение вечернее,
прилежней летописи – осень,
она набросила пиджак
и лист вращает по-простецки,
и личико уткнет в наждак
щеки чужой совсем уж детски:
как будто кто-нибудь заметит
ее прозрачную улыбку
и защитит, покуда ветер
не заметет свою ошибку.
* * *
мы любим родину – за речь.
в берлогу языка залечь –
и нос по ветру.
впрок залечить себя, и снова
так отшелушиваешь слово,
идя к ответу.
я воспою и растопчу,
смеясь последней, по плечу
тебя похлопав
за всех рабынь,
гордынь, -
аминь -
за мной.
но ты меня - возьми.
(я. пенелопа).
30 апреля:
* * *
имя древнее воина
протягивается
само
тенью,
извиваясь растением,
приникает к цели без боли, -
безразлично, что океан стирает колени,
подставляя себя посередине неволи.
все равно, что небо с аршин и овчинку;
кувшинные рыла
назойливых ангелов суются во все, молоком обливаясь
в одуванчиках, -
чтоб я тебя не забыла,
когда встретимся,
в слове и смерти сбываясь.
* * *
истончилась музыка души,
на разрыв попробуй – нет прочней
паутины траченого слОва.
напиши о ней:
едва живого
дотащили тятю до сеней
наши дети, мертвеца синей
вздувшегося, кружевного.
* * *
А.Крыжановскому
о как бы смеялся, андрюша,
ты, увидев себя на странице
журнала такого толстого,
что не вмещается в душу
галошами:
эта птица
при жизни не кормлена тостами,
а то б ей сюда возвратиться
к семечкам в клетке под пледом,
за чужим и несытным обедом,
который не снился нам выше.
а ты бы дрожащими пальцами
не от любви или водки –
от нашего страха исконного,
драконом*
не преодоленного,
вышил бы между абзацами
круг меловой,
чтобы волки
драли морозные глотки
там, где макар не пасется, -
где без помарок в лодке
один за всех унесется.
(*Андрюша, внук Шварца).
* * *
(высокая нота).
за роялью мы не по ролям, -
кругаля давали и алели,
на педали жали, на колени
не сажали, судим по делам,
сужен день на призрачной аллее
в жизни скомканной, себя белее,
чем была, слоняясь по углам:
тополя уронят нашу тень,
на ветру просыпят эти клавиши,
и зайдется день долгоиграющий
не по нам оплакивать цветень-
е.
1 мая:
* * *
так рыба об лед, -
я видела, но не была
тогда этой мелочью,
заводным окушком,
разбавленным сукровицей,
и с огуречным душком,
на краю полыньи-стола.
он хрустел на зубах
так, как смешок твой
озлобленный:
мол, всё в наших руках,
всё позволено:
точно так же в неволе мы.
* * *
как ты сопротивляешься земле
и небу,
вот-вот уже на цинковом столе:
там нету, -
ты говоришь, - стихов и философии!
...не крылья б, - корни
тебе бы сверху к привязи подбросили:
они – покорней.
* * *
весь клюквенный сок поистек
за так, поиссяк со щек.
- давай что ли жить опять!
но тикает время – спать.
а рисовой пудрой, а
еще кем-нибудь с утра?
..........................................
но узнан, распят от боли,
зовет голосок: доколе?!
* * *
скорость звука -
и скорость
стиха за щекой.
расстоянье меж нами
отчетливо – вечный покой.
не при чем ли вы стали -
не спрашивают в пути.
но вы были, вы звали.
и к вам еще можно дойти.
* * *
пока моя одежда
горела на свечах,
ты бился - милый, нежный,
в капроновых речах;
ты извивался змейкой
малиновой, больной,
ты этой смерти мелкой
хлебнуть успел со мной.
и вот мы расстаемся:
тебе – любить, мне – жить.
- не нужно было вовсе
губами ворожить.
не нужно было разве?
не суженый, чужой,
идешь по хлипкой грязи
с объезженной душой.
2 мая:
* * *
«Я сжала силу в
кулачок
И против всех пошла.
Давид побольше сил имел,
Но я смелей была».
Эмили Дикинсон.
что бы тебе написать, - когда в школе был полонез,
и ты не пригласил меня в рекреации,
потому что мой бант развязался и доставал до паркета?..
импровизация любви или смерти на лощеном полу,
а в углу – мы, зареванные, бессильные. - никого больше нету.
так унеси меня? теперь уже есть куда,
под жестяной оркестрик, журчащий,
как со слОва вода голубая и приторная:
полюби ты меня – все равно, что похоронИ ты меня, -
ни туда, никогда.
* * *
я россыпью стихи бросаю птицам:
склюют пшено,
и чем им насладиться –
не все ль равно,
когда не замечаем
друг друга мы
под теми же лучами?
так в гамаке к тебе я подлетаю,
раскрыв объятья на ветру звенящем -
и вот уже назад!
рука пустая -
да не обрящет.
* * *
хруст луны над головой.
катит рейн вино ручное.
так плесни еще давай:
нареченная, речная
я тебе - полжизни трезвой,
что ты смотришь под водой,
как русалка в путь небесный
поднималась навсегда
за бедой.
* * *
кукушка мячики катает через рейн, -
она, глупышка, опоздала,
нас довезли едва ли до вокзала,
во тьму впитавшего порей, -
так унеси меня скорей назад!
но путь закрыт. смотри, часы стоят,
ленивый голос потного младенца
вдали выводит сытые коленца, -
давай и мы еще божков родим
на клеверной полянке у реки!..
кукушка глохнет.
спит подкидыш.
им
через поток –
что машут старики?
* * *
выплевывая звезды из зубов,
ты что-то говоришь, но я не слышу.
волна мешает, глубоко под ней
ты плещешься, бутылочный окатыш,
а я пока что, в стороне забав,
нарушу слово, - надо же когда-то ж
и мне бы высказать свою любовь.
* * *
1.
как юная ольха, впритык
подступят слезы
от воспоминаний,
что опояшут
опустевший дом:
притих, -
чтоб не встречаться взглядом с нами.
2.
выйду в кроличьей шапчонке:
где ж ты, свет мой нареченный,
горемычный?
закадычный ветер воет,
и заплечный плач неволит
от «столичной»:
прутья стеганы сырые,
солнце зимнее зарыли:
это – лично.
3.
каждый год
ты подходишь к воде,
и вот,
каждый из нас
все ждет,
что тебе
вода холодна
и лед
не наберется
в рот.
* * *
если можно стихом управлять,
то – пространством и временем.
твоим замершим именем,
вмерзшим по рукоять
в ять
и значки полевые
ромашек: они – пулевые, -
их вместе с зимою объять.
* * *
что-то бабочки не в такт,
или девочки не в ряд,
землянику в рот кладут
из прозрачной баночки, -
это глянец, говорят.
лоск его - обманчивый.
мы на клеверной полянке
не накликали приманки, -
одноглазый змей лукавый
приминает нами травы.
4 мая:
* * *
1.
у сумасшедших белые глаза.
роняя на фисташковый газон
себя, они сказать еще пытаются,
что на зеленом плещет бирюза, -
сезон не сочетается, закон
не писан, и растресканный вазон
возносится, как руки у китайца,
и тормоза свистят на мостовой,
пока толпа так обтекает тело,
как я б сама хотела, головой
кивая на зеркальный образ твой,
в котором птица мертвою летела.
2.
вспотела птица в зеркале ручном.
оно у губ клубится и туманит, -
оно обманет, на краю речном
тебя русалка мелкая поманит
не леденцом, - осколкам льда во рту
тепло и тесно песенкой струиться,
я томный взгляд волною оботру –
опять двоится и теряет лица,
зачем окоченевшие к утру.
3.
уже ты задохнулся, милый друг,
а все тебя не выпущу из рук –
не вытащу на свет водоворота.
моя работа пристальна, как сон,
со снегом сходит проливной сезон,
а жизнь на смерть глядит вполоборота.
* * *
парнОй запах
протяжного молока и навоза,
береза - лицом в реке,
и во мне концом заостренным,
как присвист синицы
и голос дрожащий с улыбкой, -
а я без улыбки люблю,
как синее на зеленом,
и чтобы прочно стояло под сердцем
родною речью,
и еще крепче блестело в обличье моем человечьем.
5 мая:
* * *
я расставалась с телом –
ненужно и не больно, -
зачем оно тебе?
на нет и да дробится
звезда, чтоб свету литься
естественней к тебе.
исхлестан куст ромашек
дождем. – из уст не наши
срывают лепестки,
и через лету машут -
безмолвно. вопреки.
* * *
лето на все голоса выговаривается,
солнце лоскутное переливается,
и переваливается через радугу
еще чья-то радость.
а нАдолго ли?
надо ли мне тебя?
пересвистываются
на ночь синицы, - на сумерки быстрые
бывшей любви.
посмотри, как померкли мы!
нет, не хочу тебя в зеркале.
* * *
проза моя догоняет тебя,
и окликнет по имени.
лунная длительность
взгляда
и лилии влага, -
если вытянешь из воды
и прочтешь эту линию
стебля на озере,
догорающем, как бумага.
* * *
шафран щемящего желанья.
осекся окрик водопада,
охрип на вздохе проливном.
так золото темнеет взгляда,
зажегшегося между нами,
как свет окошка в доме том
пустом.
6 мая:
* * *
как хочется выпить
эту винную щелочь,
лунную плесень!
все равно же ты будешь моим,
озираясь и плача.
я тебя сотворяю из тени,
я переиначу
поцелуй твой по краешку лезвия.
эти шуточки
на черенке черешенки вертятся, -
чтО ты выдумал – приручить меня,
перевысмеять!
а я утоляю болью -
самое сердце,
а я воистину
от себЯ лишь зависима!
ну плесни еще, что там на донышке,
песенка едкая,
ты струишься во мне
той же тайной печалью и памятью,
как цыганка гадала, да бросила полночью –
едем-ка!
что же сами с тобою бессильны мы,
что ж это сами-то!
* * *
а если я вуаль приподниму,
то ты забудешь, как идут ко дну,
кому к ногам положено прибиться, -
тому я только пальчиком грожу,
кто сам сюда ступает по ножу
и заговаривается, как птица,
запутавшись в тенетах кружевных
и, наказанью поцелуя внемля,
всё тычется, когда иду на вы
отвесным льдом на жаждущую землю.
* * *
отвесным сном, сплошным «не полюблю»
тебе я тоже вечность уделю, -
мне удаляться так легко в изгибах
чужой души, ненужной, как бокал
испитый, из которого алкал
еще вчера взаимности, - но ты бы
меня держал, пока я на дыбы
все норовила, поводя очами -
не на тебя. от пройденной судьбы
отламывая музыку лучами.
* * *
что ты ходишь за мной по пятам?
никогда я тебя не отдам,
только в зеркале видишь вчерашнем
ты свои золотые глаза -
но пройдет стороною гроза,
и часы развернутся на башне,
вот пробили.
не стой.
уходи.
у меня еще столько в груди
одиноких и мной позабытых!
щиплет свет,
каплет музыка,
щит
подними. как мне скучен твой вид,
как мне жаль этих век незакрытых!
* * *
на террасу вынесено лето,
опоенное собою, опоясано
шалью незабудок и ромашек.
жаль, что нет обратного билета.
стрекот стрелок предвещает ясно:
уезжаешь, чтобы возвращаться, -
отстающим из вагона машут.
подними мой веер, а ресницы
опусти, как было, чтобы длиться
нам с тобою дольше, может статься.
7 мая:
* * *
муза, продажная девка, опять на панель?
мужа тебе в неостывшую за день постель, -
муж как шампанское плещет и тает во льду, -
холодно. нет, я к тебе никогда не приду,
мушку поставлю туда, где пером не достать -
вставлены перья, обломлены по рукоять,
только страница сквозная скользит и дымится,
комкая наши остывшие, павшие лица.
* * *
я на свиданье с тенью прихожу,
острю булавку: душу пригвозжу
заезженную, сброшенную с плеч, -
ей с первой встречи полагалось лечь.
вон у лягушек новая весна!
бессонница, бестыжая блесна
не мЕсяца, - то вознесенный луч
везде догонит, годен и ползуч,
как в строевой отчизне, от зубрежки
устав - отбив последние ладошки,
где после близости была тобой
так, будто по тревоге боевой.
* * *
стесняться птицы обнаженной...
не обнажась, но нежась; в жены
себя не проча никому –
пророча музыку ручную,
мурлыча песенку мучную,
речную вязкую му-му.
всё против шерсти и рябины –
рябило небо там, на родине,
где я себя саму забыла,
пока звала и хороводила, -
но откликалось отражение -
без выражения, с акцентом.
сплошь, как таблица умножения,
зазубрено - в крови пинцетом.
8 мая:
* * *
заусенцы памяти.
с нами ты?
не снами ты
смял бы простыню мою,
о тебе я думаю.
а в окошке мотыльки –
от захлопнувшей руки,
от захолонувшей,
всё сжигают вопреки.
остаются угольки –
тающие души.
* * *
как в четыре руки мы играли.
ты прислушайся, в воздухе замерло.
отражение в крышке рояля
тяжелее гекзаметра:
это падает музыка замертво.
это ты на другом конце неба
раскачиваешь землю,
чтоб зелень опять заалела,
когда у меня – ночь.
тогда от меня - прочь
рассыпаются клавиши.
просыпаются заживо.
* * *
дух человека не сломить ничем.
нам по плечу все божеские муки,
а божьи руки держат эту чернь
на расстоянье, как цветы и звуки
твоих сокамерниц сторожевых.
ваш надзиратель сам устал – ползком,
тишком казаться все еще в живых,
а ночью биться, плача ни о ком,
как птица в стёкла – россыпью кровавой,
не понимая то, что боже – правый,
что зеркала кривы в его глазах,
что мы замолим всех своей оравой,
и что бессмертен бесполезный страх
в пустых, навстречу поднятых руках.
* * *
твоя баланда пенная - сладка.
остывшая, подъемная рука
прихлопнет, разбирая невпопад,
еще стократ.
я рада, что цветы теряют свет
и запах по дороге от порога.
награда, что кончается дорога,
дороже тЕм, что нас на свете нет, -
что нам не много
еще
ползком, наизготовке, в ряд,
и что поступки и следы горят,
на небе звездном отражаясь морем -
и путеводно снег идет над горем,
когда парят,
смотри-ка, души, -
их вот-вот сотрет
собрат. а сколько новых соберет!
- - - - - - - - - - - - -
Примечание: философская подборка-дневник время от времени перетекает в эротическую; кроме того, я играю и переговариваюсь с друзьями-поэтами стилистически и тематически. Последние стихи, как правило, написаны и выложены здесь в тот же день, - возможны огрехи. Мне интересно учиться. Спасибо за чтение!
16 мая я улетаю на 3 недели в Канаду, и буду без интернета – а значит, и без стихов (я всегда пишу на экран).
Ваша Лариса