Стихи - часть двадцать девятая
22 января 2009:
Стихи. Облака.
никуда не ушли. – отползли,
как солдаты перед расстрелом,
как когда-то перед рассветом
там, где небу не видно земли,
так как небо земле незаметно.
как тогда, я бегу по запретке,
с двух сторон подгоняема: пли.
Из окна.
часы на башне дольше бьют, чем время:
опять хоронят в дождь и, руки грея,
два брадобрея – служки того света –
с концертных фраков стряхивают пепел
неугасимый... и еще примета,
что ночью посетит меня зарытый -
так это то, что у бессонниц нету
лекарства легче, чем уснуть забытой.
* * *
подо мной покачнулась
земля
вместе с теми, кто дышит в земле.
кто на ней дошататься не в силах.
почему-то им дальше нельзя,
отбирают не всех их у милых.
я еще отражаюсь в стекле,
а река – уплыла. да и тень
над перилами клонит к закату,
где вбивают за шиворот
день
в недобитую мрамором дату.
* * *
я
из пледа за копейку
снова
сшила телогрейку -
надо ж мне на паперти стоять
в чем-то рыбьем, - и по кругу...
у меня межвременье.
сезон
ничего не сыпет на газон
и в протянутую руку.
* * *
везут слепого на работу,
и мне положено туда же –
конверты клеить, и всего-то,
у ледяного слова кража
невелика.
пособие для нищих
и в пятницу - сухой паек.
увы, он счастия не ищет.
ему живое - невдомек.
19 февраля:
Нелетный триптих.
1.
«Нужде не льстят».
Гамлет.
старуха роется в помойке за окном,
кладбищенской, церковной. скоро я
за ней последую: и мне в посудомойки –
откажут. но и швабры заодно
разобраны, марина. а струя
от люка - греет вверх: и вот подмостки,
где я одна осталась из мочалок-
блюз.
это плюс, что новоселы - плоски,
и много места нам не занимать:
знать, эмиграция, гулена мать.
...давай опять, с начала ( - никогда!).
оттает люк, и тени - без следа,
но вся мечта – что вдруг возьмут в больницу
на простыни:
бывают же одни!
да за гриппозный бред не зацепиться.
и, коротая ночи или дни -
не разберу - взывает ученица:
марина, ты не можешь заступиться
там, у ворот, где отворот..?
ведь надо
так мало – чтобы воздуха хватало
до интервала между, до упаду –
меж смертью с жизнью.
да когда ж наступит
воистину вся эта жизнь?
2.
«...По той причине, что не знаю, где я.
Своей одежды я не узнаю,
Где я сегодня ночевал, не помню.
Пожалуйста, не смейтесь надо мной!»
Король Лир.
жена миллионера в паст. континьюм.
кантина тут – столовка. и походка
так выдает неловко, что кретинам -
хотелось бы: позавтракал? – по койкам.
бомжатник просыпается. засов
гремит, как при шекспире. и аларм
бьет током, как при мне. наверняка.
восходят самолеты, а не звезды.
и там, среди весов, где пополам
разделен кров и корм, на старика-
банкрота и подонка злиться поздно.
ему я одеяло подоткну,
и мы повоем вместе на луну:
мы венчаны. остановилось время.
застыли и засохли облака.
ну черт возьми. и вот моя рука.
что хочешь, делай с вечностью в гареме.
3.
«Я пал, чтоб встать».
Гамлет.
скоро я уйду туда, где ты была, -
подбирая крошки со стола.
рифму, мысль, веселую картинку.
битых жен утешив, я в тюрьме
за семью замками. людно мне,
месяц лютый подстелил картонку,
с горки мчится, и на буерак
всходит свет, и там блестит господь.
он и нам, заблудшим, будет рад:
- любо землю летом прополоть,
расщепив на душу вашу плоть.
* * *
в кризисном центре, где лошади ходят по кругу,
жёны избитые сталкиваются ухмылками,
время замешано круто и, засучив руку,
кожу стряхнешь в корыто, чтобы обмылками
не соблазнялась веревка. а дали бы тесто...
а лучше тряпку – отбить по следам своим память:
тесно, и некуда падать, иди ко мне, милая.
камень в ладони я протяну тебе, падаль.
- только подол заголит, ослепительно скалясь.
глядь – это зеркало.
бьет по щекам, а все мимо.
а валерьянку голландскую выльет на скатерть –
где-то тут кошка, и щетка, и ты, мой любимый.
22 февраля:
* * *
не слышу: ни шелеста поля,
ни тени от облака, или
забыли меня вы в неволе,
зарыли себя вы в могиле?
заели березовой кашей
кисейное прошлое наше.
молочный осыпался берег,
как вереск в болоте истлевшем.
ковыль мне шмелями не верит,
крылами не машет: у женщин
заснежена память, заезжен
сорвавшийся голос на крик.
не слышу. так пой о нездешнем,
так поедом, в пояс, старик.
и, кланяясь птичьему щелку,
жужжанью и щебету лета,
за поездом, насыпью щёки
обветрив, сбегу - и уеду.
* * *
в стрекоте лУга и сговоре
лета, беспамятства, ягоды,
губы сведет, и я
голая
перед векАми, а надо бы
стлаться не полем ромашковым,
жалить не мошкой тенистою,
а холодить – чтоб не страшно вам,
и улетать – чтоб не быстро я:
если возлюбленный жалок,
путь одиночества - долог,
а чувство долга, вокзала,
где, как сказала: не дорог.
где как связала, надрежу,
и сквозь одежку проступит
новая, злая надежда:
ступор. не стоит. простую.
* * *
пошли мне ночь, когда всё это – день!
за что мне проживать, когда – представить, -
и ну ее, меня. и я везде
и отовсюду буду православить,
но на своем наречье круговом,
что камешки на дне речном, сыпучем,
во рту у цицерона, и цикута
сократа в умолчанье гробовом?
всё в преломленье солнечных лучей
вместится и зеркально повторяет
снопами пыли, поля и очей -
раскосых стай улет не удаляет.
наплыв не приближает кораблей.
отлив, не пребываешь без изъяна.
не прибывает почта, якорями
прикована, хоть океан долей:
что завтра поздно, то сегодня рано.
срывается звезда, но святу месту
как пусту быть! восходят самолеты
от горизонта, снега и зонта,
от памяти: тут шутка неуместна,
не плачь, ну что ты, ты не там. не та.
не он, а ты вот-вот с креста снята.
а наших распинают каждый миг
в родных острогах. рабское, тупое,
церковное мне не дает покоя.
замри – чтоб только свет переменить,
на этот – тот,
и вот они сольются,
как солнце и луна - в момент поллюций,
и если есть катарсис, то восток
сменяет запад, как закат – восход.
23 февраля:
* * *
(юбилейное).
верке месяц. вот бабка твоя:
белошвейка - и миллионерша
в близком прошлом; без права на въезд
поглядеть на тебя за границей.
вот и вера вся вышла в усмешку,
пес не съест,
а бог – выдаст поспешно,
чтоб тебе разве только присниться.
верка – лакомка. мелкий снежок,
не отбросивший тени и света.
это ладно, что будет свежо
и кромешно, и что не у дел ты:
станет день различим. в одиночке –
только точки.
.................
бабка выйдет, прикована к тачке:
лучше мусор, чем встать за конвейер,
и пособие больше подачки.
кавалеры, куда вы ко мне вы?
оборачиваются на бабку:
соблазнительна, чертова кукла,
не согласна еще за надбавку.
но душа не на шутку распухла:
эмиграция мне не по росту.
я ребенка хотела – любовник
возвратил меня мужу и пишет,
как он предан мне, милый, навеки.
не придать же значенья признанью, -
полной ложкой глотала я славу.
опустите мне веки.
....................
не только б влюбленный, но еще бы любимый,
поел вприглядку – и сыт по горло.
отбивая поклоны, как же мы будем зимы?
если бы мне – вприсядку, не по заводскому горну,
не с шести до захода, не снести, и посуду
мыть, и церковь, и кладбище
за окном как я буду?..
не берут же пока еще.
...и муж грозил убить, и нищета
бескровна, и в полиции есть кофе,
и в обезьяннике у нас тепло.
и я не та, и собираю крохи
вниманья – тут с наперсток натекло.
но болен старый муж.
и мстить кому ж?
........................
себе. сиделка. приживалка. смерть.
– нахлебница.
ей бомж-пакет назначен больше в праздники –
не дотащить, поди. а ты – наследница,
да здравствуй, верка. и не наша разве ты?..
вот полнолуние опять пройдет;
ну что там, - солнце сядет – воскресаю!
всеочищающий огонь вернет
нас к жизни. (все кончалось это лишь бы!).
так сделай так - пока в небытие
еще сама ты, лепесток, пружинка -
чтоб не скучала бабка по тебе,
чтоб умерла, забыта и двужильна,
скорей, и тише, и наверняка, -
договорись!
вся жизнь,
конечно, золотая клетка,
и я лечу, свободна и легка,
но чу. младенец плачет.
.....................
не компенсируешь одиночку толпой.
можно кавычки поставить, но нужно открыть.
вечный покой – отражением улиц и лиц.
блиц. не хочу.
мне - порезаться книжной страницей:
и книга меня сторонится.
тебе – жить в закоснелой россии;
не зря же ее мы бросали,
ненасытную мачеху.
в черной европе тебе –
умного сильного мальчика.
пережить наши войны
на пепелище:
не быть довольной
и нищей.
Эмиграция.
тараканьи бега
устраивать в новой квартире,
куда меня выплюнет мэрия:
нам, бомжихам, отныне житуха.
по ее высочайшему мнению,
мания непреследования
пройдет глубоко, как желтуха.
и ни праха, ни пуха
желаю тебе или мне я.
* * *
обманчивы надежды, мсти себе,
змей-искуситель, злой опочиватель
и друг степей. один могильный свет
магнитит, окоченевая.
конечная. транзитка позади,
без пересадки снова в пляс иди.
меж звезд во лбу шевелятся рога,
ум мал и мелок, а интуитивно -
еще противно сердцу и уму.
наверное, убьет. - пойму. в бега
ударится и оземь растворится:
меня всегда не отпускают, птицу.
не жить хотелось - но вдвоем проснуться.
метет е-меля. снегом занесло
помойку. и смертям назло
нет, не согнуться.
24 февраля:
* * *
за земляничным туеском
и запотевшей рощей
бежать с прострелянным виском
теперь мне будет проще.
не то что ты своей рукой,
но и чужая целит
без промаха, а мне покой
не долюбить в постели.
а мне и облако мало,
и солнце на примете.
примите, милые, свело
нас острие в зените,
ответит кто? там эха нет
и памяти щекочущей.
и ни монет, и ни примет.
а где еще? а кто еще?
* * *
надоело. опять убивают.
подстрелят – и убегают,
вечно из-за угла.
а ты ползи под забором
от восхода и до обеда:
не видела. не была.
не привлекусь к ответу:
фсб и любимых сколько -
а я одна умерла.
* * *
зачем мне дом, когда меня там нет?
небытие, анабиоз, и тараканьи
бега к соседу. из моих тенет
нет выхода. я не уеду
и вся умру у музы на руках,
пока она кокетничает с дьяволом.
так отвернулось солнце в облаках,
а то родное слово подсказало бы.
* * *
напоследок пойти по рукам?
так, сходить ли, пройтись,
и чуть позже векам
оттянуть свою жизнь,
ударение переставить,
поменять одежки и цвет,
и своей рукою в оправе
убрать все то, чего нет
и не будет. скрываюсь устрицей
в речь, как в речку срываюсь.
потому и не узнана:
наша лень, ваша зависть.
17 апреля:
На весеннем свидании.
саша,
подползя
к рубежу, когда жизнь вся наша –
чужая,
и не превратиться в столб соляной, поскольку
обернуться нельзя
на себя и, уезжая,
по спирали вернешься на очередную попойку, -
я живу за двоих, окунаясь по горло в сакуру,
перерезанной глоткой поется по-петушачьи.
что там пенится в слове, где ты остаешься «самою» –
не пойми только, с кем, и прокачена мной душа чья?
я сама напрокат, на разрыв, и на первой ветке
расцветаю от знака (но признака не-вниманья),
мы во всех залетах с тобою вдвоем навеки:
оживляя тебя, я терзаю тебя и раню.
нету родины, милый,
у нас - у космополитов.
у меня весь свет сужается до могилы
под березой твоей заломленной. не боли ты
за меня: дотяну. подай мне на это силы.
а какие новости? новое тысячелетье...
разделяет нас век, найдешь меня на страницах
пожелтевших, тебе посвященных, где мы, как дети, -
и не вижу уже, не слышу, а всё – двоится,
ты был прав, уйдя. а что там у вас? куда там,
как накатит волна, попадают со дна речного?
оживают ли снова?
живут? и по нашим датам
бесконечно ли тонут, как я, отпуская слово
на простор ледяной, где грозою в начале мая
проливаешься ты, и вбираю тебя, мальчишку,
и у пьяной сакуры с кровью цветы ломая,
знаю, что и памяти нашей
не защитишь ты.
23 апреля:
* * *
а то - свидание назначим
над мясорубкой у большого дома,
где три тюрьмы отражены,
и где неве мы не нужны
нигде. но может быть иначе,
раскрыв – и выронив из тома
закладку, на кленовый лист
наступит звонкий лицеист
и соберет из крошева лицо,
замкнув кандальное кольцо.
что он увидит сверху вниз?..
* * *
умыться черемухой. что нам
ваши вши и мокрицы?
небо такое – пустоту отражает в сердце.
незачем сетовать. но если можешь влюбиться,
пусть ошибиться, споткнуться в воздухе серном
перед сгораньем – то я поддержу тебя: смертным
что остается, как следовать по указке,
в преодоленье себя и других возвышаясь?
но было глупо – себе отказывать в ласке,
маму с тургеневым слушая, раз уж душа есть.
так было больно тебе не давать осиянья,
зубы кроша, но не вымолвив самого важного,
локти ломая, до крови кусала себя я
ради чего?.. фантома бумажного.
не оступаясь - не приблизиться к святости.
не согрешив - не подняться к пречистому.
у кого нет врагов - тому место в стадности
и соборности. услышь и прости ты меня!
2 мая:
* * *
яйцо крутое. а крутей яйца –
вся жизнь моя, листаема с конца,
заварена, настояна, разбита,
раздета и в крови твоей умыта.
но что есть ты? преграда на пути,
которую не вышло обойти –
не выползло, змеей не обернулось:
хрусталик за тобой не поспевал -
и круг замкнулся, растворясь в овал.
такая малость - и опять споткнулась.
* * *
я внушаю психиатру чужие грехи,
за свои выдавая, и проповедь
эта действенна: заедая, что нажили впроголодь,
мы уже не чужие, и выходим сухи
из океана – рыбешки с расплющенным ртом:
главное – не узнать, что будет потом.
а потом не будет. верней, что вчера впопыхах
проглядели, то, по спирали и сохраняя баланс
добра и зла, опять пройдет мимо нас,
оставляя нас в дураках.
а вас?.. вас там не было, баба с кобылы – и возу
легче по навозу шлепать, расшаркиваясь;
ковыряя любимую занозу, на воду
дуть: океан этот - шаткий ведь,
наплаву не удержишься, захлебнешься – и то откачают,
чтоб неповадно, хотя не держусь я за тачку,
а прикидываюсь, - но они по частям кончают
всегда таких, враскорячку.
эмиграция – это такое похмелье,
когда то на мели, то башкою в волну запрокинут,
чтоб знал: не покинут. и еще доконают, емелю
посылая вослед: ну как ты, милый, как ты тут?!
* * *
сначала было слово. а в конце
от курицы свечение в яйце
неугасимо: так звезда дрожит,
и вечный жид, бессмертен, наугад
ступает прочь, но крылья на рассвете
расплавятся и упадут (раздеть бы
ту вертихвостку! - крутится в мозгу
у долгожителя, - да не могу).
шагнешь едва – хрусталик далеко
зашкаливает. нет, не отлегло.
* * *
были венчаны.
а потом оказалось, что он не в себе,
изувечен.
что он стар, и прижимист, развратен,
но вот он такой,
урожден и понятен,
а без пятен не встретишь телка –
не то что ядреного воина...
и, казалось, пока –
десять лет пронеслось – была она им успокоена.