Поэтический дневник (часть двадцать восьмая)
13 февраля:
(Стилизации):
* * *
л.п.
ты ждешь таких стихов – «чтоб в пЕтлю».
как передать? - я исчезаю.
но не во мне суть и не в пекле,
а в том, что судьбами связали
нас, и цепляют повороты:
кто – соскочил; кто – проворонен.
как ты ни кутайся, останешься
нагим – в глазах ли стертых камня
и матери,
любимой,
смерти:
мы одинаково внимательны
к отсутствию письма в конверте,
мы одинаково безадресны,
и здесь не повышают гОлоса:
полутонА? на них не зарятся, -
при Нем не подымают головы,
а в отраженье видят, в памяти, -
по укороченной, как тень,
что это день, и он попятится,
неразличимый среди тел
для душ взлетевших и окинувших
в последний раз вот это торжище,
где тоже ты еще, рукИ еще
не подаешь, - и поздно,
поздно же.
* * *
любя тебя,
тебе же я наскучу
походкой и улыбкою певучей.
ты думал, я пойду тебе служить
не за усмешку, а за гонорары
и звания пустые, как зрачок
на гауптвахте?.. за окно в герани?
изгрызан окровавленный крючок,
и на заре ты перестроил пары,
но не переиграл меня. молчок.
* * *
я примеряю маски: та – спадет,
а эта – маловата, но я роль
зубрю исправно: разовьется мысль,
и действие заменит мне реальность,
где семенит и моросит, но ввысь
вслепую
выстрелит, на дальность.
за давностью забудешь ты меня -
как я тебя не помню среди дня.
дионисийских плясок и плевков
сухая кровь тревожит нашу келью, -
ты, отраженье, - выйди из оков
(я - добровольно здесь, удел таков)
и не ворочайся в моей постели,
ты не заменишь мне воображеньем
одно его, последнее движенье.
я провожу губами
от ладони вверх,
и волоски его встают седые, -
и смех его, прощальный смех.
но я сама не знаю: ты ли?!
* * *
жаль, что я устояла. зачем?
- лучше было зачать.
лучше было – за челн,
раньше было – в печать.
в пламя было, в обвал,
в облака придорожные,
где века – целовал,
и где я – припорошена.
* * *
когда бы ты овладевал
мной, как вступает ветер в море,
и выносил из одеял
в оборванном, как в разговоре,
теченье жизни запасной,
то разве б выжил ты со мной?
то разве вышел где-то выше -
и потому тебя не слышу?..
* * *
какое ж царство Божье на земле?!
в кого вселится вера, честь и совесть –
в пустышку ту, что, сказкой успокоясь,
не перейдет черту, и на стекле
от страха пишет в комнате свиданий?..
тюрьма. отечество. светает.
сначала сжечь. потом развеять прах
и память, но – дождем прибьет обратно,
и вот опять она в Твоих руках
пластается тысячекратно.
* * *
упаси меня от коричневого зачумленного города,
бледных уродов его и расхристанных пьяниц,
от надменных его и распухших от гонора,
от крыс рыскающих, и от наводящих глянец
на меня в этой луже финской, закрашенной кровью
и слепою луной, надо мной спотыкающейся, -
от этого города расстрелянного, и кроме
него никого не построил пока еще
на пересеченьи гоголя, голода,
надгробья расколотого на волковом –
ломом,
и такого приема нет, чтобы голову
зажали отдельно и держали, пока уезжали ноги
от дураков, которые – из-за дороги.
* * *
нужно было все испытать,
не жеманиться и не отказывать, -
в том, что положено каждой,
была бы отдушина для истомленного жаждой,
но я ни разу не поступилась ни совестью,
ни воспитанием,
и ухожу успокоенной –
поскольку их, видимо, не было.
не дАли мне.
3 марта:
* * *
казбеку
не приведи господь, как пахнет хлеб
на память, и следы заиндевели,
вас от порога уводя. но вслед
никто не машет: пустота. безверье.
и тишина сквозит, как над горой
тень птицы, облетающей владенья -
как лист, всё ниже, - разрежая строй
тех, кто войной нас надвое поделит.
перечеркнет.
помянем, помолчим.
разряжен залп – гроза не знает чисел.
обнимемся навеки: здесь, в ночи,
о человеке думать – высший смысл.
* * *
я расстегиваю тебе брюки.
у меня развязаны руки.
не развязна я, а серьезна:
километры нас разделяют.
ночь процежена - слишком звездно,
на прощанье так раздевают,
чтобы вымыть - и успокоить
свою совесть, себе на память
затвердить и, в нечистом поле
упокоивши, устаканить.
* * *
он пепел стряхнет с беломора,
скуренного дотла.
на небо прищурится – солнце,
гляди ж ты, невыносимей,
чем представлял себе он
там, где еще была
надежда жива, под ветром
раскачиваясь на осине, -
и вот он в трясине: здравствуй,
свобода! вези, кривая,
тут завывают волки,
бабы неугомонны,
и по кайме дымится рана неножевая,
и, опухши с картошки, страна себе бьет поклоны.
вот он стоит пригнувшись, еще не расправил рёбра,
воздухом обжигаясь, кашлем зашедшись, воплем
немым: это значит, парень, что на себя обрек ты
нас озираться вечно:
как ты сегодня?
– вот ты!
* * *
над прОклятой страной восходит пламя,
уродуя, как в горной выси, тени,
и музыка, погасшая меж нами,
запомнила, застыла: восхожденье
и братство – это снег из-под руки
и солнце из-под «кошки», врассыпную,
как взрыв. а на закате старики
отыщат сыновей. и не усну я
от переклички тех родных имен,
что никогда не подадут ответа:
в считалке третий лишний вышел вон.
я за него: земля моя отверста.
* * * (городская зарисовка).
голубь, тУрман, затуркан, забит.
что он горлице ставит на вид?
– нельзя птицам в больницы!
от них дети родятся не в срок,
и гоняют их между строк,
смахивая рукавицей
со слезами – что не пришел
навестить, передачу рассЫпал,
пИсьма выронил, сам тяжел,
разлюбил да забылся, выпил.
4 марта:
* * *
человек начал день. перед ним
все пути обрываются в рим.
он глядит, как мы сухо горим –
говорим, говорим, говорим.
перед ним чистый лист, если пепел
наземь сбросить, - но он обернется
птицей феникс и тем, что перед
ним веселое пламя займется.
и зайдется ребенок погибший
свежим плачем, а конвоир
оглянется на выстрел, - тише:
там не слышно, о чем говорим.
* * *
н.д.
наберем-ка хворосту - и шишек,
самовар томительный раздуем.
а не пишет – пашет: весь он вышел
в чувство долга
и в раздумья
о судьбе народной: нет народа, -
неродной, поди. - полег.
в полете
остаются те, кто измордован,
кто в плену, - и вы туда придете.
постоите на границе совести,
изуродованной, но живучей.
она молча тлеет зимним солнышком,
ничего, так пробуждаться лучше.
вы туда задами и оврагами,
огородами чужими
доберетесь, и наградой
будет то, что вы дожили
вместо
нас: ведь он – не пишет
о победе и свободе.
соберите хворост, - выше –
суше он при непогоде.
не вспугните ту синичку,
я ее когда-то знала.
это родина нам снится,
от расстрела – до вокзала.
5 марта:
* * *
после первой еще помолчим.
сыроежкой занюхай, зажуй, -
жаль, береза уже отгуляла,
сок иссяк, так собаки в ночи
утыкаются носом в межу -
затихая в свое одеяло.
предрассветные стынут поля,
за туманом по пояс клубится
память мертвая, веселя, -
вензеля выводящая птица,
как птенцов раскидавши на свет,
разливая стакан, и со звоном
выкликая тех нас, кого нет -
задохнуться забытым озоном.
спи, карелия, не воскресай.
хватит рабства твоим лагерям,
по заставам зарытым в морошке,
где мурашки бегут за леса,
по делам, по своим лекарям,
в полусне, полумгле, понарошку.
* * *
лет пятнадцать грибы
опадают со мной без меня:
зачервивев, дымятся, но Адреса не меняют.
тень моя исчезает на пересечении дня
и грозЫ, - только голос аукается, невменяем,
по лощинам и долам, где молнии он перегнул,
по озерам спустился - и выскочил вдруг на просвет.
что он хочет, охрипший, забытый на том берегу,
где меня нет?
* * *
я боюсь прочесть тебя, как есть.
я бы так не обнажала душу,
потому, что трушу, и что несть
вам числа – кто, мой покой наруша,
обольстит: весна взрывоопасна,
одиночество толкает пОд руку.
колесо? так у него – запаска.
но крыло - ?.. куда уплыло облако?!
7 марта:
* * *
как вспоминают родину? дрова
на том дворе, где вытоптана справа
трава, но, изумрудная в тени,
крапива листья простирает слева,
чтоб ущипнуть: проснись, опять одни
вы с памятью, спешащею по следу!
я расколю полено, обойдя
сырой сучок витиеватый
от прошлогоднего дождя, -
да что там, заложило ватой
снегов столетних
скорбный слух,
когда огонь во тьме потух.
но там, где не было мужчины,
зайдется слово от лучины,
а шишки с елками в дыму
научат позднему уму.
как вспомнить родину?.. задев
косой о камень, завизжавший,
как свин соседский под ножом
жлоба, – и стыдно за державу,
сдающую последних дев
внаем. и я не заезжала
туда с тех пор, где мы живем.
как вспомнить?.. оботри травой,
что на дворе помяла птица,
когда возили головой
тебя – у них на то двоится, -
но, лезвие косЫ зажав
подмышкой, слезы не сдержав,
еще не так ты будешь биться...
луна восходит над закатом.
а я-то в чем-то виновата,
что не сменяю, обхожу?
стараюсь – нет, не прикасаться,
не быть - и даже не казаться,
на цыпочках, едва дышу.
придет весна – взрывоопасна,
и рухнет снег, и ледяная
река протащит по камням,
сметая всё, могилы наши,
где тени, догорая, пляшут
по незастывшим временам.