Поэтический дневник (часть двадцать пятая)
* * *
где ж я буду
тебя принимать? в будуаре?
от мужа тайком, на панели, в тетрадке?
но у моих одежд, как струны в гитаре,
тяжелые складки,
но у моих надежд оборваны крылья,
так, что перья торчат через строчку,
а где точка пули в конце, там зарыли
меня с головой в одиночку, -
так что, будешь срывать для букета – поосторожней,
не сломай до стебля и основанья.
этот укол - внутривенный, а не подкожный,
с пузырьком воздуха за словами,
когда еще выкрикну, зажимая рот глиной,
в столп соляной превращаясь,
и ночкой темной, дорогой длинной
проклюнется свежая завязь
ткани стиха, поперечной мысли.
я приму тебя: есть минута,
если время бежит – не вниз ли?
- не изменяя маршрута.
* * *
давай договорим - зачем предать
торопятся, перебивая тишь
и наступая на ноги деревьям.
ты промолчишь, не станешь упрекать, -
уж где вам!
уж к девам торопиться тяжело
тебе с литого постамента, -
уж где ты?
аж ветром нас
одним заволокло,
а так – раздеты.
* * *
не люблю прохладных, прохладительных, полуживых,
в конце концов – тельцов.
так, напитков опрокинутых
из рукава всердцах.
иногда лучезарных, но чаще всего - отцов
на острие сырца
любви преждевременной, недоношенной, холостой, -
напросившихся на постой.
секретарша и нянька,
не хочу подносить бурду,
мыть полы, заметая чужие записки нежные.
вот почему я ночью к тебе не приду, -
по-маяковскому, живая, бешенная.
встревоженная твоим показным равнодушием,
я невольно буду помехой своим и чужим:
помогая, врагов наживаешь. бежим!
но по одному, - нас подслушали.
я-то знаю, что ты убьешь - и не остановишься,
если кто покусился на семью и карьеру...
вон тот всадник на постаменте, на лошади, -
за веру, царя, к барьеру!
* * *
симфония жизни - и сдержанность смерти,
поскольку она безгранична,
не склочна.
не верьте
скорлупе яичной, полночной,
раскачивающейся над погостом.
пока не поздно (а поздно!),
покрошИте
на дорожку мне звёзды,
разлейте сиянье.
а как жить и -
погибать между вами?
* * *
я грызу это яблоко, древо познания
вместе с корой
и священной коровой гранита.
но еще есть указание,
что меж мной и тобой не стерта граница,
и лицо проступает с той стороны,
где от ветра всегда зеленей,
и о любви – всё о ней,
которой верны –
исповедалась птица.
она выронила слово
и через голову смотрит, -
отчего же мы смолкли.
* * *
дон-жуан, расстегните мне пуговку
и поправьте ту лямочку,
за которую дергают.
но тише, услышит мамочка.
а что это у вас? горячо и снорОвисто
не по возрасту.
это ласка, а там – тоска,
за неровностью,
зацепилась опять.
мы идем гулять?.. отобедайте.
как вы дышите! (разве можно тут спать?).
будто бегаете.
дон-жуан, подайте мне рюмочку,
и не кусайте мочку,
у меня сережка. а вот вам ручка,
давайте молча
берите скорей.
мне больно, какой тяжелый.
они уже у самых дверей!
ах, не пошел бы,
дружок? за моих подруг -
и за мамочку.
а я выпью за твой испуг -
ярмарочный!
3 февраля:
* * *
наконец выкину последыша:
истреблю память.
но я тебя встречу – а где еще
указующий палец
сквозь облака грозит?
и разит наповал
всё, что сам сковал,
и транзит
между прибытием
и отправлением -
пять минут,
между распитием – и явлением, -
но не тут-
то было: тебя разглядеть
не успеть
и там,
в облаках,
по пятам.
* * *
наука убивать – куда уж проще?
сначала тень пронзаешь,
а потом
и отраженье в зеркале растает;
и шепотом заговорит -
что это? – совесть.
на ветру полощет
и шамкает беззубым ртом:
резцы ей выбили под пыткой.
да - нет
в итоге сходятся в сознании пустом.
* * *
Е.Минину
женечка, всё это – ценой жизни. все эти словА, словА.
Завтра будет всегда впереди – вместо того, чтобы
перед глазами в росе вырастала трава
и раскачивалась, и затмевала штопор
самолета и след, и целое небо, – крупней
плана - песчинка, налипшая на ладони,
и твое отражение в ней,
как в женщине, спасающейся от погони.
* * *
не дыши мне в затылок, смерть,
ты пока что чужая, - успеешь,
хлороформом пропахла и
формалином. и, уезжая
в никуда, - мне теперь звенеть
всё отчетливей. а прощаться –
мы не станем до тех времен,
где заоблачно стынет счастье.
* * *
я почти отреклась от мирской суеты,
но тоскую по человеку –
вот он движется по прямой,
а получается - криво,
наискосок от земли; у него провожатого нету,
а точней, только смерть, за спиной
улыбающаяся игриво.
вот он опять упал, коленку разбил и локоть
стер от любви к суете, и остался на месте
там, где, уже не те, были мы вместе, - логово
не раскопать в снегу,
под гранитом
и вниз на метр.
* * *
тут гуляют собачки и высиживают рыбаки свою золотую.
под присмотром воскресного синего солнца жизнь проходит впустую.
на февральских нарциссах и маргаритках тень ложится от рейна
и от ветки вишневой – на колени мои, безразмерно, со вкусом
портвейна,
или лучше мы посуху, как по воде, – мартини,
но безо льда:
анестезии довольно,
так, что не чувствуется ни запах, ни цвет в картине;
а что удавлена (удивлена) лучом? – так ей привольно.
* * *
не или-или – а переплетясь:
и чистота, и грязь.
не еле-еле, но пока пешком,
и не упасть
немыслимо в проторенной меже:
она уже
истерлась – и поуже, но шаг вправо –
а там держава,
шаг влево – там спасительный рубеж,
но ты - промеж
наспотыкаешься,
пока поймешь:
да-нет сливаются, как черное и белое,
как с кровью нож,
добро - и зло,
и всё, что я не сделаю -
свершится всё ж.
* * *
а ты представь! преобразится мир,
в замочной скважине сомкнувшись.
глоток воды и воздуха, взаймы -
жизнь, а не смерть, и не телА, но души.
и выход есть, хотя не помнишь вход,
соломинка протянута и тень -
судьбЫ короче, потому что – день, -
круговорот.
* * *
«я стою у ресторана,
замуж поздно, сдохнуть – рано».
так и не сдохнешь, - пробовала ванны
и пижму на спирту крапивном,
веревку мыльную – а вам не
пришлось пока?..
но хорошо, что
мы в мыслях пользуем гостей
и зрителей, что неизбывны, -
и партию еще ведешь ты
заглавную: она - святей.
* * *
меня вчера хотел ударить
какой-то пьяный: я нужна
ему зачем-то показалась.
я оглянулась, но стена
за мной качалась.
вот так востребованы мы,
оторванные от страницы,
и отражение зимы
двоится, и мелькают лица
в альбоме старом: кинопленка
скрипит и рвется, ацетон –
как токсикоз, но нет ребенка:
живешь, поскольку умер он.
* * *
дверь вагона жестяная сплющена,
подорожники качаются по памяти,
серебристая изнанка лопухов.
здесь когда-то проходила женщина,
здесь, как дата, память, как затрещина,
и слоиться времени легко
на черты заблудшие, бессонные, -
«беломор-канал», как крик, надорван,
так прощанье родины басовое
заключит, что ты ему дарован.
* * *
вот так рыбешка поцелуя
мелькнет хвостом, кольнет наперерез,
и пустота лицА не отразится,
поскольку
нас с тобой
в обрез, -
на фотографии не уместиться.
как зеркало ни бей – неуязвим:
оно в тебе, а ты – всё перед ним.
* * *
ты хочешь слышать, как
мне без тебя.
ну как?.. привычно больно и ненужно.
без воздуха не то, что без питья,
а тоже применение наружно,
не поцелуешь –
и сойдешь на нет,
постель заправишь –
а она пуста,
и с чистого листа лежит на ней
подобье стертого холста.
* * *
а.з.
за то, что тебя поимел режиссер,
ты труппу гоняешь по кругу,
за то, что обжег, и ошпарил, и стер,
отдергивай бьющую руку.
но кровь вопиет. отомстится сполна,
воздастся.
и память – помстится.
господь говорил: после смерти, жена,
успеешь пере-креститься, -
так ты пропусти меня – рядом, господь,
туда, где душа и где плоть!
7 февраля
(стихи возвратного гриппа):
* * *
н.д.
очарование мучительно. вулкан
еще томится, теплится, лукавит.
следит по содрогнувшимся рукам
то, что накоплено зрачком веками –
передвиженье тени по стене
и приближенье женщины – сестрою
с утра я стану. прикоснись ко мне -
пока жена, и заполночь сокрою
твои грехи – в их искренности свет
пронзительней испепеляет губы,
доносит гуд, и ничего здесь нет, -
но столько пыли солнечной и гула.
* * *
запутаю по замети следы
и запахи волков сторожевые.
нас не найдут по памяти воды
и вЕтра
там, где прячутся живые
от всполохов трассирующих звезд,
клочки роняя с кровью забродившей
оттуда, где, раскачиваясь, мост
на переправе у реки, дожившей
до ваших дней в тени гортанных гор
коней отпаивает отраженьем
того, что откликается с тех пор
не всепрощеньем, -
всесожженьем.
* * *
так ты схватываешь силуэт –
а меня уже нет,
мы поменялись местами:
я очница, вы все - заочники,
виртуалы и виртуозы, отлистали
меня, но и вотчины
не найти: дождь вскипает вослед
и дрожжевой пузырится отвагой
по разбитой брусчатке, -
не обещайте «навсегда», - и бумага
не стерпит
опечатки:
ведь «никогда» - зачеркнуто, стёрто,
и у него повадки
вечные: оборачиваться
второстепенным.
* * *
сначала жизнь мне стала тяжела,
потом - бесплотна.
не проступают за порез
стекла
ее обломки.
что неподъемно было, то теперь
сквозило б эхом.
и только – тише! - хлопнет дверь.
- не ты приехал?..
* * *
что там, за новой вершиной?
а в пропасти?..
в пасти?..
зачерпнуть этих звезд – а в ладони острые камни.
что мне пастИ их? и не было, право, напасти,
если б не лево,
и не отражения кальки, -
переводные картинки, как в детстве, на блюдце,
парус в грецком орехе,
и ты пассажиром,
перевернешься – и капли последние льются,
а из осколков - ... не я ли сама заслужила
ненаказанья и равнодушья - с погоном,
боли с походом, соли с полетом и пухом
будет нам поровну, звездочка, - летней погоды!
раны глубокой - как зрения острого – слуха!
* * *
давай вернемся к истине: сказал,
что я с утра - сестра тебе, а ночью...
пока жена законная лопочет
на кухне, я к тебе –
не на вокзал,
раз наша жизнь транзитна? - а куда
вдвоем,
пока на этом свете?
скажи еще мне: как там города
тасуются, и на какой планете
мы вообще с тобой пересеклись
так неразрывно, что и ты не знаешь,
где начинается другая жизнь,
пока всё в ту же воду ты вступаешь?
* * *
из ванны мама выносит в халате.
и муж потом на руках.
как вся эта жизнь некстати
и впопыхах.
и рябина на вате
между стекол
и в коньяках.
и там на коньках, в темноте,
вы, не так - и не те.
* * *
у нас с тобой лучшее время:
не убиты еще, не забыты,
не запомнены в общих чертах,
как книга, что зачитал
не до дыр, но в библиотеке
о каком-то там человеке
наедине со всеми
и, конечно же, впопыхах.
у нас есть своя история
и почти что общая родина,
где ты мне отец и мать
(наиздевалась которая
вместо того, чтоб обнять).
ты мне любимый и брат,
больше брата стократ,
больше бога, но только
он тоже себя ненавидит,
вот почему нет толка
во вселенской обиде.
отыщи ты в себе святое,
за что бы себя полюбить.
а прощаться – не стоит:
не избыть – и не быть.
8 февраля:
* * *
твой мозг, размытый алкоголем, косячок,
расширенный зрачок удара –
все по плечу. отчаянье, молчок,
и беспросветность без угара,
когда шальная музыка каблук
вбивает в лоб, закидывая ногу
за стойку, - и оглох, и больше двух
мерещится, что выпьем на дорогу
и выйдем в люди, в улицу, в лесА
там, где звезда пронзает небеса,
где женщина роскошная клубится,
в капроне, словно пойманная птица.
* * *
так любить – что ненавидеть!
отбивая слов чечетку.
распоясан, - плодовитей –
карты в руки - только к черту.
с толком пить и расстановкой,
не с женой себя, - с обновкой,
на столе она станцует,
на стекле она мерцает,
я и сам хотел такую,
что не выпил до конца я!
где искать ее по свету,
в отраженье обнаженном?
одержимым хода нету,
вот и лезет на рожон он, -
так и тянется за нею!
9 февраля:
* * *
л.палмайтису
можешь гордиться достойным врагом - как единственным другом. тОлпы приятелей
зигзагом придут, но обступят - кругом,
будто обсыпят веснушками;
хорошо с ними, если не цугом,
не на первый-второй рассчитайсь.
групповуха кипит и сгорает;
на поле боя
пока ты один – ты мертв, но когда вас двое –
ты в себе несешь человечество, ад и рай,
от червяка - до господа,
от восхода –
до того, что услышишь
шепотом: не умирай,
до заката,
в пекле и пепле одной ногою.
а когда он глаза закроет
допрежь тебя,
ты дыханьем от ветра теплишь его огонь,
и бессмертье плывет, как белая лебедя,
оседая
мужской слезой
на ладонь.
* * *
в эту минуту, когда терзают детей -
не отворачивайся – твоих,
когда стариков
из рукавов выдергивают и тащат
по коридорам больничным,
там, в темноте,
вспышка выхватывает и огонь полощет,
что на ледащей груди напряженье вен
пульсирует, затихая в траурной роще -
как память шевелит волосы на голове
от ночного кошмара. но всё это здесь, и проще:
так сжигают мычащего дауна - и в кино
идут, проиграв в домино, забив козла,
поскольку мать не любила, судьба не везла,
женщина...
а третьего им не дано.
* * *
не страхом смерти, – умиранья
жив человек.
и смехом против увяданья
прикрылся он,
и добротой для беззащитных, - но сокрушен
он невниманьем,
да и к наглым
он не привык.
приник он к дудочке, запомнившей
мотив,
пока, смакуя вишню, женщину
и власть,
ты думаешь - я опущу аперитив, -
куда б упасть?
но ниже, кажется, нельзя, - а все же можно
взобраться выше! – чтобы дальше улететь
от сладострастия, когда ты им стреножен,
и бездорожье пройдено на треть.
***
на приближающуюся смерть м., к 18 февраля.
пусть вся твоя злоба растает.
не бойся. только кольнет,
когда душа отлетает
и к стае прибьется под лед.
- как нить из игольного ушка,
прислушивается к дыханью;
так раковина – послушай –
волнами полна и стихами.
но время пришло собираться,
и срок истончился, и память
о нас, и разжатые пальцы
отдельно отпустят нас падать,
куда так легко приземлиться,
где, небом обернуты, горы
хотят и не могут пролиться
навстречу безумью и горю.
11 февраля:
* * *
зеленая плесень деревьев возрождается первой.
и мы! а мы? по весне, под первою вербой,
в полусне, ползком, умывшись снегом, заевши,
надкусив хвою, и кажется, что не певши
вообще никогда, потому что не держит память
за душой камень - и все начинает с начала, -
а то б, может быть, я молчала.
(NB: нарочитое державинское косноязычие зимних стихов продиктовано ими самим, а значит, это «Кому-нибудь нужно», раз так повелела природа...Не чувствую права препятствовать. ).
* * *
когда я держу на ладони луну и разглядываю прожилки,
как письмо из бутылки,
то тебе в отражении достаются обмылки,
обмелевший свет, по дну гоняющий камушки,
перекатывающий теченье, - так и мы живы пока еще.
водоросли стелятся, но вдруг
вскидывается: стреляй!
в лицо: не отворачиваться же от смерти,
вставляющей босую ногу в стремена
и не поднимающую глаз, как выпавшее
в конверте.
* * *
к.г.
ваши женщины не могут хоронить мужчин.
и ты для меня навсегда будешь, - видишь? -
сАмой кварцевой из перекатывающихся песчи-
нок в пустыне, живым, когда вылетишь
так высоко, что немедленно я тебя
потеряю из виду, а ты меня - и подавно,
потому что находишь друг друга, только теря-
я, себя наконец найдешь, уходя-увеличиваясь
на лунной дороге тайной -
вниз и ввысь.
* * *
виртуальной гейшей ты сам меня делал, в пути
не имея времени отвлекаться на самок,
по твоим коврам за тобой далеко не уйти,
оставаясь одной из самых,
проливающих чай зеленый, как твои глаза
в жестокости перед солнцем разящим,
как твой взгляд небесный, останавливающийся за
моим плечом, обнаженным пока еще
для твоих укусов, бороды и усов,
щекотных, как луч, пробегающий мимо,
и все ставящий на чашу весов –
между собой и любимой.
но пиала разбивается, и земля сожжена,
истоптана, изъедена и необъезжена,
как женщина, поглотившая тебя и сполна
остающаяся, как женщина.
* * *
вытирая испарину с твоего уставшего лба,
знать ли место свое в стороне
от боев и любовных утех, когда толпа
надзирает и ходит по мне,
пробивая копытами коней
и пригвождая
к земле, с нею вместе, вытаптывая с памятью
самое нежное, - и воскресаешь, чужая,
ничья,
неизбежная.
* * *
нам с тобой тесно и не разминуться.
сбивчивы речь, дыханье, излученье, теченье
времени, и в искривленьи пространства сольются
наши сны и влечение.
там ты узнАешь, царь без трона, народа, странЫ
и без меня, что такое стоять на краю
света и видеть наконец, перед кем равны
и к ответу призваны, и в каком раю,
если пройден ад, а тебе – назад,
говорят, - и, по головам считая овец подряд,
не находит - и пропускает отец
судьбу твою.