Продолжение поэтического дневника, пополняется постоянно!
6 ноября 2005:
* * * #
ледяной полУночный свет,
слюдяные померкшие лужи.
вьюжен берег,
которого нет,
и соляркой солнца разбужен.
что от жизни? - махорочный кашель,
наши тени, простуженный свист,
и тюремной овчарки страшен,
да не важен оскал -
сверху вниз.
* * *
я зажгу тебе свечу – ты найди меня по свету,
как разменную монету, совесть через не хочу,
эстафету с того света по карманному лучу,
по клубничному истоку, - по пустому вздоху слОва,
валидол под язычком. - так и свиделись молчком.
* * *
камень речью струится,
взлетает птицей со дна
и не дает мне напиться.
текучесть добра и зла,
жизни, рекИ и неба
не дает мне разбиться.
вот эти крошки хлеба
с твоего же стола,
откуда и мне возвратиться.
* * *
ночь
все сотрет,
желтизну витаминок-драже и гематоген,
общее наше детство – уже,
а что взамен?
если задом наперед
посмотреть под этим углом,
то выше колен – тьма, переходящая в свет
между чужих планет, и поделом, -
а мелованный круг затягивается
и сходит на нет
вместо нас.
* * *
кУхонный отблеск на прозе моей и стихах,
полыханье в руках
этой пресной страны –
нет ни запаха, ни слОва, и ночи длинны
впопыхах.
в облаках с чужой стороны
наворачивается судьба, слава богу, без нас,
от любви и боли открещиваясь и морщась,
где я клюквенным морсом крахмалю латунный таз
для других таких заговорщиц.
* * *
роняя шпильки старомодно,
была красавица свободна
так, словно не из их числа
сама была, под стать народной
молве, когда захлопнут рот
и через сердце свет прольет
прогноз пугливый непогодный.
на пустыре иван-да-марья,
роняя вату, мед и чай,
трясет в пленительном угаре
развитой челкой... нет, ничья
красавица, блеснула в стЁкла
дорожкой лунной и поблекла,
победно плача в три ручья.
14 ноября:
* * *
успеваешь ли перед выстрелом
послушать сердце ладонью?
в первопрестольной -
нет, первопрИстальной
никто уже не догонит.
не пригодилась и не пришлась
не то что ко двору - к задворкам, -
там я вся не умру,
собой закрывая дыру
родины, соответственно
анекдотам да поговоркам.
* * *
бедные кварталы раньше встают,
фитилек стиха дрожит и не тает.
от соблазна не-жить так устают,
особенно, если светает
сквозь моросящее нечто, на уровне глаз
подошвы прохожих с ценниками и набойками
проносятся, где облака напоказ
отражаются стайками, двойками, «тройками»...
* * *
густо пахнет табаком
по российским кабакам,
где и я толкусь тайком,
где паук под потолком
опускается к рукам,
где безвременье соткало
отраженные лекала,
в урне вывернутый зонтик –
я, колюсь, меня, не троньте!
не извольте
беспокоиться...
* * *
пАхнет любовь айвой и гранатом,
это не твой силуэт над закатом
облачком пухнет и, вспыхнув, исчез
без меня, без.
* * *
речка тычется ветвями, ивовыми прутьями,
между вами не путями встала, - перепутьями,
и, зализывая раны, я бегу себе, бреду
да не то что поздно, - рано, но у рейна на виду
и у солнца отраженного,
да у неба освежеванного.
* * *
человек и река, облака,
каждой клеточкой перетекают,
мне дотронуться – вот рука,
нет реки, это пересекают
по ладони судьбы дождевой
нашу музыку над головой.
* * *
терпкий запах скипидара. греет камфора плашмя.
довыкрикивай недаром, и до дыр лежи лежмя.
то отрывочное, наспех, то последнее со дна,
что зачерпывали на смех, что растратила одна.
мне в ошейнике объятий тех твоих навек тепло,
человек мой, отходящий через мутное стекло.
* * *
гора рассЫпала костяшки
и блестки, смазанные смальцем.
и вот к себе самой вернулась,
забыв отклеить на вершине
продолговатую,
как вечность,
стрекозу
в сетчатке тополиных крыльев.
* * *
меньше воздуха в стихах,
больше света неподвижного
у повешенных в сенях
гладью вышью, да не выживу
в памяти, прерывистей
запредельных скоростей,
где свистели свиристели
беглой родины моей.
* * * (замкнутое пространство).
клавиши звезд нажимая,
выстукиваю
я сердце твое
и дую на вОду
в нелетную эту погоду
тут, под землей.
* * *
в твоих глазах
застыл весь питер:
с собой унес в обитель света
весь мрак растерзанного ада –
блокаду, бойню, в Летнем – сада
исчезновенье, - сада нету,
а ты там бродишь по наитью.
зрачок расширится при встрече –
пронзает помыслы твои
туда, куда уже далече
разминовению любви.
* * *
выходит осень на охоту,
икоту сдерживает ветер.
ты кто, прохожий? призрак, кто ты?
ты почему меня не встретил
там на мосту, откуда брызги
улягутся, круги сойдутся,
да пес вынюхивал и рыскал, -
сюда, скорей. переобуться.
* * *
всю родину в измученных глазах
перетаскать по камешку, по капле
по памяти, узлами завязав
чтоб выцветшие лица не иссякли;
снегирь озяб, его перетяни
потуже, горло липкое прервется.
забыли музыку. зажгли огни.
монетку брось – она к тебе вернется.
(вар: узлы перевязав)
* * *
грех сладок и мной не испытан,
из розовых складок пылающих
не женщина и не мальчик
выходят навстречу желанию
пытающих-ся.
19 ноября:
* * * (о языке, входя в него дважды).
ты живуч и шипуч, как шампань
забродившая; ты ползуч,
как в больничной палате луч,
когда плачущие по нему
карабкаются проститься, -
в сумасшедший дом по уму
принимали певчую птицу.
- то белЫм от берез, то от снЕга -
выстрел вызрел и выстрел встрял,
так бы в жизнь головою с разбега, -
иностранный страх растерял,
облокачиваясь на реку.
* * *
я, ленинградка, не была в конюшенной, -
не пушкиным, - григорьевым поношенной.
меня и не пускали ночью вьюжной
и майской слякотью по бездорожью
небесному. она внутри не «сталинская»,
а сатанински низкая? в запасники
зарыта, как сокровище народное,
а в праздники выплескивает водка
под эти своды певчие, раздетые?
о чушка-родина, все бродишь где ты!..
* * *
я не живу среди людей,
не слышу русского припева,
притопа, два прихлопа слева -
и до потопа на авось
уже по горло добралось.
ни под торой, ни под кораном,
ни с библией, свечу вбирающей,
мне помирать опять не рано –
и вспять взбираться на отвес,
где хруст страниц без нас воскрес,
где только тенью умирающей
сквозит, и музыки в обрез.
* * *
ни отчего дома,
ни домашнего очага,
где пурга за узорным стеклом
и позорный столб,
чтобы пО лбу и в лоб
на врага поднималась рука
отраженьем и тенью.
- и так предаваться смятенью
на родном языке,
пока тебя - хлоп,
и вот ты у меня в кулаке,
иноземное злое растенье.
* * *
пахнет русь метелью и сивухой,
доберусь туда, закроюсь варежкой.
ты меня не слушаешь вполслуха, -
ты меня бери и уговаривай.
там сожрет нас чушка несравненная,
по колено ей, тебе по столечко, -
это рОдина, твоя вселенная,
и рубаха от нее посконная.
ты в смирительной уснешь, - по дереву
не стучи, не плюй через плечо:
та же смерть за ним стоит, по-детски
ей «теплей» уже и горячо.
клетка в клетке - и в тетрадь тираду
занеси. триада снизойдет, -
по узкоколейке ленинграда
нам с тобой третейский незачет.
ах как гонит дичь и в спину дышит,
ей вповалку прежнюю привычней!
это родина, она все выше,
ей не соблюсти твоих приличий,
солнцем встанет и луной утрется,
токсикоз у ней на этих сирот,
дом твой вырыт - сгинь за инородца,
ты уж выпорот - берёт за шиворот.
эта нежность поздняя - в расход.
силища – задушит по живому.
вот ты дома наконец-то, вот
вышел вОн по берегу крутому.
* * *
если мнЕ будет снИться скрип наста,
то я снова покончу с собой
там, где обещаны счастье
и вечный покой восковой.
там, где меня не догонят
позывные твои васильковые
и подкованные твои кони,
хрипящие наготове.
* * * (одним патроном).
в затылок по четыре расстреляв,
одергивают за рукав,
заглядывая птичьим глазом:
а все ж не умер ты еще ни разу, -
так ты не прав,
что не даешься родине поддых,
что не издох в кустах тех огневых,
когда тебя просила и сжимала, -
тебе все мало!
* * *
я, бумажный кустарь-одиночка,
прислоняю к устам это слово -
а точней,
эту точку;
с перехлестом вОлны любви
и хроническую весну
со всхлипом и ливнем
над пугливым обрывом
с песчаными вывихами корней
под розовыми соснами
и стекленеющими под пятаками и пятками звездами...
* * *
дом снесут и свяжут речку,
с корнем выдернут деревья
и, как дерн, перевернут.
не отыщут человечка,
обречен его уют.
- только зависть будет править,
да любовь – стелиться,
помяни нас к вящей славе,
милая милиция.
раззодоренное войско, -
церковь плачется из воска,
и от лоска солнце застит
ваше выспренное счастье.
* * * (реминисценции).
уйти в эмиграцию и замолить русский грех:
как младенцы, тянутся к красному, где нет одного и всех.
прозрев, чтоб не выжить уже наверняка,
в зеркале напряженном знаменьем дразнят быка.
а он всё качается на полусогнутых и ребячьих, -
ей (родине) да ему ничего не значит...
* * * (В.Пригодичу).
...а когда вы палкой цепляете лист
и дробите ледок у фонтанки,
то это со мной слетают вниз
деревянные санки, -
за меня задерите вы голову
в небо прогорклое и простудное,
его олову даже нет слова, и
навсегда оно беспробудно.
это след от полозьев по облаку:
эхо только и знало – дразниться,
чтобы лица остыли, но облика
не стерли с воды и страницы.
21 ноября:
* * * А.Б.
запивая водкой таблетки,
загоняет себя тот, кто в клетке.
курганы ему огневые,
пятясь каменными крестами, -
да щебетунья на ветке
прокаженными устами
приговаривают:
мальчик милый,
возвращайся родной могилой
с неметчины, безответчины,
безотцовщины,
за нами!
* * *
льзя ли выше, лебезя?
да с кошелкой - не в шелках,
порох щелоком пропах,
не хватило стати.
так нельзя ли дать им?..
цепенеют пальцы в страсти,
это маленькая смерть,
наше призрачное счастье,
женский полдень, птичий смех!
* * *
волчий прикус месяца
примостился судорожно.
поднебесье светится,
бездорожье скружено.
сам к себе воротишься,
сам себе придешься,
сам с собою водишься,
а душа - да в дождь вся
вышла червоточиной,
как судьбой подмоченной.
* * * # М.
как шьются тебе рукавицы
под стрекот и мат всухомятку?
где строчку собьешь и закладку
поставишь - присниться друзьям?
как шьется тебе это дело
затейливо и пустотело,
когда только клетчатой птицей
страница сорвется, дразня?
а нету друзей – улетели,
где нет ни тепла, ни постели,
могилой замеряны швы, -
мы живы, чтоб разноголосо
молиться на те же вопросы,
да нету ответа, увы.
* * * (с.)
дух грибной - и сосны капают,
свежевзрезаны насечки,
нету зим, и не закатаны
рукава у тонкой речки.
мошка плещется вечерняя -
ночи нет и нет испарины,
это парень мой прощение
испросил поди у барина,
чтоб вернуться с божьей помощью
до морошки по бруснике
к воронихе да попроще, -
лишь бы сами мы не сникли
по багульнику, аукая
по следам и заметая,
в руку правую – разлуку,
в руку левую – святая
дева вереска медового,
закажи его мне снова!
24 ноября:
* * *
по брюхо в заячьей капусте
зверьки неведомые рыщут
и о шестом не знают чувстве,
не красота для них, не пища
цветы с кислинкой и отметиной,
и сквозь листву не видно неба, -
они на всё уже ответили
на то, на что и спроса нету.
весна хроническая, скользкая,
любовь накрошена вне времени
в пространстве гибельном, поскольку
мы в нем уверены.
* * *
зачем я задержалась допоздна?!
не вывезет осколки кривизна,
не выведет птенца потустороннего
там, где была тобою проворонена,
обронена и обороненА.
* * *
вино полынное не сохнет
и на полуденных устах,
иссякнут краски, но не соки,
сочтется время на висках,
соткут холсты, заладят свечи,
сочатся строки, возведут
не очи долу, а - далече
мне до себя, что там, что тут!
* * *
там, как в бане -
узнавать братьев-сестер
только по тапочкам,
но отчетливо видеть
кнопочку на полу.
получатель сего
это же тоже вспомянет:
нет наяву ничего,
что стоит между нами.
5 декабря:
* * *
кто из нас останется
на просторах страницы,
а кто остаканится
да остепенится
в сезон некрологов
безветренный, богу
вознося ненужную душу
в виде того, что на тебя я
легко при жизни обрушу!
* * * (памяти друга).
бог подметает: прощайте, друзья!
кто из нас следующий - вы или я?
строй разряжённый еловый
(разрЯженный, разряжённый)
к рождеству не сдержит улова
подлеском полусожженным
от церковной свечки-души,
при которой писала во тьме
я, но пиши – не пиши,
на восходе словА – не те!
* * *
«...Что, любя тебя как душу,
Смерть мою тебе прощу».
Н.П.Николев, 1792.
«в москву, в москву!»
переведите стрЕлки
в петле или на газовой горелке,
где наяву живу и торжествую –
на пену вою и на воду дую.
да отойдите (о, вы отойдёте!)
о польша, пылью пропорошена,
приворожи меня, - вот подорожная,
в тебе мой прадед, устоишь на нем, -
а я в полете,
чтобы ход конем
пустое тело сбросил осторожней,
а душу не спалил дотла огнем!
8 декабря:
* * *
Гефилте фиш вздыхает на огне. Глинтвейн глумится и в корице чахнет. Гвоздика прет, ну что ей при луне стихи с кислинкой и дурманом чатни. Ни божьего пригляда, ни звезды – она себя в снегах уговорила, по траектории слетая, борозды не портить, ибо вечное мерило
молниеносней жизни и зрачка, влекущего тоской и безрассудством дыханье пара, - если с кондачка, где наши тени строгие пасутся.
* * *
Зеленая роза нахохлилась лепестками, переходящими цветом травы или камня в то, что не тронуть словом или руками, как птицу, взорвавшую небо перед грозой, -
или бокал, зеленым вином накренившись, плещет лозой, обнаженною памятью взвившись, где мы до капли себя исчерпали, запишем лИца в уме. А тени нам не защитить.
* * *
Мне простыня – страница, я на ней
пошевелюсь – и ты не оторвешься.
Не наизусть, наощупь ты поешься.
Прижмись ясней.
Так в горле колет слОва волосок,
а луч звезды дрожит наискосок
от холода
в пустой с утра постели.
СловА и звёзды?
Птицы
улетели.
* * *
Cтекленеть некрологом, но только бы наверняка.
Вот тебе не моя напряженная за день рука,
вот река набухает и венами льется под горло,
где проворны словА, где под гОру не легче, чем вверх,
где молчанье страшней, чем прямым попаданием смех,
оборвавшийся выстрелом – словом живым и прогорклым,
занесенным (ударом и снегом) теперь уж при всех.
* * * (стклянка).
потемнели духИ, потускнели зрачки.
в этой розовой
голубизне
новички
мы с тобою все так же, как прежде, -
только черная оторопь брезжит.
разговариваю с тобой,
как дыханье,
накоротке,
лепестки у меня в запотевшей руке –
от тетрадей твоих и улыбок:
ветер солнечен,
вечер зыбок!
* * *
слОва живой организм,
мерцающий мимо нас,
как фосфор подводной ловли –
сверху вниз не бывает,
бас
глохнет в своей неволе, -
где профиль, там и анфас.
а вот эта птица
о чем-то сердечном и вечном
на всех языках, -
если из той же скворечни,
что у тебя на руках.