Поэтический дневник (часть восемнадцатая) 

 

 

 

Предыдущая подборка
 

 

Ночь 24-25 июля 7:

 

 

* * *     

 

эти юнцы,

норовящие ко мне прислониться

и захлебывающиеся от смущения.

 

эти гордые старики,

как птенцы из руки,

                                  вымаливающие прощение

за свершенное не со мной

и сокрытое, как затмение,

но под луной

 

на самом деле все вечно,

и только мы быстротечнее

                                             пули,

которую вместо свечки задули

в самый разгар любви и превращения, -

 

повернувшись спиной от смущения.

 

* * *

 

когда член сумасшедшего тычется в спину, не плачь,

а, если можешь, то представляй себе принца,

точнее – коня под ним, уносящего вскачь

все, чтО еще может присниться

и обмануть ожидания бельевой веревки и щей,

дождя стирающего, - перевернись, дорогая

ничья, -

              догорая, в ряду и в порядке вещей

доживешь, как другая такая же, и общЕй

не положено. - только если слегка приподняться,

то за плечом его

                            ты увидишь, как из клещей

раскаленных тебя достают,

                                              доведя до абзаца,

и бросают на лед, разевая беззвучный рот

и вставляя коловорот, чтоб быстрее набраться

встречной волнЫ или слОва, стреляя влет,

 

как певицу под шквалом оваций.

 

* * *

 

если ты приревнуешь,

то хотя бы заметишь меня, -

прикурить от огня догорающего

в занавешенном зеркале войн.

 

да когда еще

                      в звоне волн

соберем осколки из прошлого,

истоптанного нами порознь?

 

так и в прозе стихи по этапу...

 

 

28 июля:

 

* * *                 Саше.

 

                 «И сладко-сладко тает лед

                  У твоего виска». С.Касьянов.

 

у тебя лед не тает, но покрывается инеем.

а все равно помоги мне, уже спотыкающейся

и вслепую бредущей, не помнящей нашего имени.

 

я пока еще, кажется, не на родине в кащенко, -

упаси меня в жизни иной очнутся на том же

месте, где мальчики учат по нам анатомию

 

или сохнут по мне или мокнут, и голосом тоньше

свист метели все гонит сучку по бездорожью,

заплетая хвостом и лапами след на могиле –

хвойный круг очертив, узнавая - зову я - по вою!

 

* * *

 

самое трудное – осознать, что любить уже

                                                                         некому,

потому что некого – так давно, что не бывает.

понимаешь ли ты мой лепет?.. а я уехала

из этой речи, от речки, где выплывает

отраженье твое, оборачиваясь тенью,

из-под руки разглядывая теченье

сквозь нас, оставленных на изломе света –

говорили, что белого от каленья. но нас там - нету. 

 

* * *

 

давай набьем меня табаком и закурим.

зальем бензином и заведем, - прокачу с колокольцами.

как твоя память столько убитых вмещает и дури,

от которой круги по воде бежали и цокали

по голове моей, что я трогаю, проверяя,

чем она держится, выныривая и вперяя

взгляд во тьму? там блуждают меж водорослей

всё такие же недоросли - пока что мы, взрослые,

указуем путь на небо им покороче –

это значит, со дна и опороча,

все ступеньки лбом просчитав, коленями – вОлны, -

и тогда, конечно, свобода! - через неволю.

 

* * *

 

глядя в дуло ствола того ли, другого,

не дуешь нА воду: поздно, заходит солнце,

из-за плеча посмотрит – и отвернется,

ну а ты начинай всё с начала: роды

и взросленье,

                       венок и веник,

и опять. – подержи, он шипами колет.

 

* * *

 

контрольный выстрел – то, что забыл ты сделать.

нет, поленился. и нету меня на карте.

 

но проросла сквозь асфальт я и расцветаю

так некстати, и до цветов ли здесь ли

среди трупов и канонады боя,

где мы с тобою слышим еще на память?!

 

будешь падать – лучше спиной, чтоб небо

прикрывало глаза тебе облаками.

 

 

29 июля:

 

* * *

 

как женщине, изнасилованной полком,

ни о ком не нужно заботиться,

потому что всё пусто, как водится,

и засыпано дустом, чтоб видеться

в свете ином –

                         когда блики под потолком

 

(он приподымается, - так на руке умирающий,

пока еще вглядывается, не пора ли еще

и мне за ворота, - но Кто ты там, в темноте?!).

 

в общем, как женщине, всё мерещатся сумерки те,

что обещал ей блок,

а потом подтолкнул и помог – сюда, к высоте,

где ни живота нет, ни ног.

 

* * *

 

мы дополняем друг друга:

                                             каждый знает совсем иное.

представляешь, какая сила

                                              мы вместе, в общей упряжке

задыхающиеся собаки?

                                        относило тебя за мною

встречным ветром атаки

                                          и волною взрывною.

 

как смерть, у тебя за спиною,

                                                   или ангел покорный,

я – родная по крови,

                                   занавешена черным.

 

* * *

 

         «Она тупо ждала чего-то – не то сына, не то смерти».

                                                           Бунин, «Веселый двор».

 

заходи попрощаться, сынок.

на венок посмотреть и на венку

у виска, где не тает

                                навеки

приютившаяся тоска

по тебе:

             за три года подрос –

не вопрос, не ответ, а риторика, -

 

как ты жил без меня, как ты бос,

блудный сын постоялого дворика?

 

это нёбо пустыни глотал,

эти рёбра со дна океана

пересчитывал, клокотал

и не вырвался из капкана

той же жизни, что я навязала

на транзитке,

                       где кафель вокзала

отражает семейное фото:

 

это мама. но это-то кто-то?..


* * *

 

жизнь мы заканчиваем

                                       не с тем, с кем ее начинаем.

ни в одну из систем не вмещается:

                                                           на закАт чего

она смотрит, обернувшись вполоборота?

и позируя: я-то обща еще

                                            для тебя, дорогОй.

- но ктО ты?

 

* * *

               А.Барсукову.

 

а давай с тобой, сашенька, перекинемся словом и рюмочкой

сквозь экран, помянем неумерших наших, смеющихся.

 

вот и я развлекаюсь – вряд ли свечу, - но горю еще,

даже искры летят, если с ющенко что-то, с трепашкиным

и родными чеченцами, не подлежащими правилам

и рифмовке по-нашему.

                                        тут я пробелы оставила

для истории – пусть нас рассудит и заупокоит.

 

а пока мы бы «вздрогнули» под ее разящей рукою,

заслоняясь от божьего света, – пригреты куриною

слепотою

                вселенной: мала нам она оказалась!

 

ты бери ее духом единым, веселым глотком

(все равно в горле ком), -

                                           ну так будет ей помнить о ком!

 

* * *

 

я говорю с акцентом, пью с прицепом –

на воду дую, но не остывает.

 

осталось все, как было - при тебе-то

меня другие оставляют:

 

я им сильна, и не облокотиться

на облако – оно передвигается

 

еще быстрей, чем раненая птица

дается в руки ревности и зависти.

 

* * *

 

не провожай меня до кольца –

но по кругу, по кругу, -

и не будет конца

                             этой трепетной жизни,

от которой охапка листьев и писем груда,

но от порыва вЕтра не шевельнись ты,

а замри, как в игре:

                                 всё, что говорю я, сбывается,

и от шквала оваций заблаговременно люди

уходят, и вот медали

                                   от них остаются,

которых при жизни не дали.

 

 

Ночь 30-31 июля:

 

* * *

 

я не даю себе свободы

ни чувств, ни мыслей - взаперти

хотя бы знаешь, как дойти

до самой сути и до стенки,

где проступают те оттенки,

что и сбивали нас с пути.

 

* * *

 

хотеть ведь можно? – и вот это всё,

что произносит ветер,

несущий облака в мою страну

из ваших странствий вечных  и беспутных.

 

возьми меня в то кресло под портретом!

вот общее, что пропечатать можно

в сегодняшних газетах расписных.

 

но всё, что написала я – сбывается, -

для этого не нужно видеть сны.

 

* * *

 
               «Что бы такое сказать под занавес?!».
                                                               Бродский.

 

книга пахнет табаком

                                     авторским – он мне знакОм,

и от крови мысли роятся.

 

не забудь меня сжечь за возней,

и не нужно бояться – возьмем

вшестером что ли, братцы, -

 

не уроним честь фирмы

                                         и женщины,

раз она нам завещана.

 

* * *

 

в предвкушении любви

                                        жизнь прошла,

круг дыханием и пеплом

                                          прожгла.

а как пела, гОловы кружила!

ничего уже

                   не довершила.

 

это станция конечная. кольцо.

пальтецо бы запахнули на ветру.

 

пожалею вас: в конце концов

я ведь тоже – нет, я не умру.

 

небылица, предвкушение, мечта,

птица томная и ноющая рана.

эта жизнь была – она не та,

и не тает утро из тумана.

 

* * *

                  солдат.

 

жаль ты моя беспредельная -

и щетина недельная,

и слеза по щеке

остывает в руке.

ткнуться тебе в плечо –

и горячо расстояние.

полыхает за нами она –

родина,

              это что такое

в вечном покое?

 

 

31 июля:

 

(Стилизации).

 

* * *       

 

смотрю на тебя, потупясь,

необъезженая, дикая.

подойди-ка, возьми-ка - и

ни за что меня купишь.

 

захочу – я буду твоей,

затяну тебя пОд воду,

так луной из ветвей

выглядывают без повода,

 

выбирают свежую жертву,

закусив удила,

не нужно мне ту, - а этой

я в той жизни сама была.

 

* * *

 

бликами на реке разобьюсь,

рябью, вызубренной наизусть

полнолуньями, милый.

 

побалуй меня, мимо

проплывая в волне

от меня, но ко мне.

 

по дорожке шампанской,

рассекающей речку

за молитвой шаманской –

бездыханной, беспечной.

 

* * *

 

что мне делать, украдкой скажи,

намекни

               мне, красавице,

от которой ножи

отскакивают, и тебе это нравится

 

вместо ног моих,

                              мимо рук,

заплетающихся ужами

за головой твоей, друг,

пока ты стонал и жалил, -

 

ни к чему тебе моя стать,

эти локоны, эти локти,

когда еще тверже сталь

в крови голубой колотит,

 

когда в моих кружевах

и лентах петляют

все те, кого в головах

твоих расстреляли,

 

кого вели на допрос

в пыли, земле, облаках,

кто, умирая, дорос

до неба в твоих руках?

 

и все мои лепестки

осыпаются на могилы

зарытых в горы, пески, -

они бы тебя могли бы

 

укачать, укатать, отвлечь –

и лечь с тобою, и встать,

а я достаю до плеч -

и достать мне нечего, спать

 

скучно со мной, поди –

на высокой литой груди!

 

* * *

 

ладно б, нужен тебе был юноша,

моей розовой кожей встревожен,

этой замшей и вишней возвышен,

поцелуями обезвожен,

занавешен ресницами легкими

клятвой пустой завьюжен, -

 

но мы-то с тобой нелетными

стали давно

                    и дружим.

 

ты умеешь хотеть – а помнишь,

как ты манишь и стонешь?

 

вот проходит солдат стороной,

зависая дождем над страной

испепеленной, - помочится,

и война остынет и кончится.

 

 

1 августа:

 

* * *          (петитом).

 

десять лет монастыря – мне это зачтется, -

тебе засчиталось бы, боже,

что стреножил меня и под кожу

анестезию вбивал ни за что ты

 

скипетром

                  державным, - да сам себе ты судья

за эмиграции, вОйны, слезУ ребенка...

 

и тут же, отойдя,

                             получила пО лбу - как похоронку, -

как тогда при аварии,

потому что нельзя с тобой связываться,

но можно – молиться, сойдя

с ума от любви и желанья.

 

а все же мужчина ты и

не различить тебя в зеркале, -

разве если померкли и

сузились очи от страсти

смерти.

 

не амен.

 

* * *

 

джихад - на небе. а как быть внизу, -

пока там иисус и магомет

братаются и вытирают ноги

священные

                   о наши полушарья

обшарпанные, и орлом и решкой

придавленные, -

                            вместо светлой мысли?

 

 

5 августа:

 

* * * 

 

давай не плакать над детьми: они бессмертны!

 

как мидия, меняя пол – и зренье,

и я бессчетна и несметна,

 

песком просеяла каленье

до пепла на твоих губах,

от страсти суженных жестоко,

 

а на коленях – звездами стооко

ложится небо, нагадав

такое счастье там, за горизонтом,

где нет ни нас, ни окруженья!

 

и хризантема с укоризной смотрит,

не чувствуя ни горечи, ни жженья.

 

* * *

 

                «Та, что желала радостно и зло,

                Тупым ножом уста мне отворила».

                                                       С.Касьянов.

 

солдат, пока ты уплетал котлету в столовке,

запивая компотом, прихлебывая и злясь,

я представила тебя наизготовке,

вбивавшего женщину в грязь

или мужчину,

                        но то ли мешало оружие,

то ли тело тебя не устраивало,

а только с тех пор ты не нужен мне

так, как раньше: возможно, сестра его,

пацана того беспредельного –

это я, и мы генетически

побеждаем, а не оптически, -

и отечески я гляжу

                                из плена постельного,

как ты припадаешь к ножу.

 

- не затем ли я

на углях наше прошлое

небывшее

                 ворошу.

 

* * *

 

все кончается, откладывать нельзя –

без оглядки, задохнувшись, выбежать,

и тебя слезами выжать бы

на панели, развезя

от воспоминаний и тоски -

до загробной треснувшей доски.

 

чтоб ты оглянулся на меня,

за косичку дергая, и ленту

жизни

           распустил до горизонта,

а всего-то – до исхода дня.

 

шелковая, легкая, льняная –

эта жизнь была ли у меня ли?!

на нее меняю календарь.

 

может быть, я встречу на страницах

ту же воду, что от нас

                                     струится

и переминается, как встарь.

 

я найду несказанное слово,

обниму твое ли отраженье,

чтоб ты ног не промочил, и снова

испытал

              все то же

                              пораженье.

 

* * *

              «Как медленно пляшет петля

              Дождя возле отчего горла...».

                                           С. Касьянов.

 

до удорожания жизни удить нам и нечего.

до одури биться и мелкой плотвичкой выныривать.

а знаешь ли ты, что отсутствие – и есть величие?

намыливать эту веревку, и женщину, вычленить

зерно возрождающееся из наших объедков –

оно прорастет сквозь асфальт. а меня не объехал

еще ни один, не объездил такую, что в пене

идет из воды - прямо в руки идет,

                                                          прямо в петлю.

 

* * *

 

тебя дразнить сквозь зубы и ресницы, -

так совпадаем,

                         но розниться

не преминём.

                       да кто нам ближе даст...

 

отсутствие, разъезд, в руке синица,

а в небе - бог, которым все затмится

в сравнении

                    меж смертных нас.

 

а я желаю облако, точнее –

тень от него, как сказано не нами,

зато подсмотрено... круг меловой

перемещается под головой,

 

пока ты спишь и, упиваясь днями,

не понимаешь,

                          что же делать с нею,

сверяющею облик твой.

 

* * *

 

выпрыгнувший из окна женщины

                                                          попадает в капусту,

потирая ушибленное и ухмыляясь,

там, где на заднем дворе пахнет

                                                      дустом

и у других вызывает зависть,

что ты завяз, -

                         но туда не вернусь я,

в следующий раз, раздеваясь

и те же слова повторяя, ежась

или даже стреножась

                                    от священного ужаса, -

 

да к тому же ты промахнулся,

не в меня впиваясь, а в отражение,

застывшее в битом зеркале,

и обнимаешь ты не меня, не ее:

 

хозяева были – уехали.

 

* * *

 

подобрать кем-то брошенную женщину,

не пнуть ногой, а вглядеться,

что там еще завещано, -

точней, занавешено

                                 и не пробилось из детства,

пока она спит, а ты куришь вторую пачку

таких вот изломанных, смятых

и, устраивая ту же качку,

снова не для меня ты.

 

* * *

 

                  «...Уедем в никогда, и если зубы

                  Нам выбьет долгожданная эпоха,

                  То будет даже проще целоваться,

                  Прикусывая страшный наш язык,

                  Где слова нету ласковей, чем «сволочь»...».

                                                                       С. Касьянов.

 

совершенно не понимаю, какие остались слова – скорее, созвучия

и диссонансы, образующие гармонию

сквозь какофонию, так что лучше я

не нарушу баланса и сальдо, зависнув

под небом в сальто,

                                  за истину

принимая точку отсчета,

                                          надеясь на память

того чёрта воинственного,

с которым так сладко падать

в никуда.

 

* * *

 

наконец-то откажет сердце

во взаимности и (как это было? - ) любви,

что накатывала на гальку

под кальку,

продававшуюся рулоном, -

 

и тогда еще были чернила.

 

лови,

вдруг на дне там осталось?

 

но как за сердце хваталось,

пока оно было в крови!..

 

* * *

 

шоковая терапия прозренья:

природа безмерно щедра,

у нее полно запасных.

 

и, как шелковая,

упадешь на колени:

просто дали поддых,

 

и уже собираться пора

восвояси,

не боясь и

пуха, пера.

 

* * *

 

была бы вся жеманна и таинственна –

как дочь полка, желанна и единственна, -

а я сама солдат с передовой,

работаю собакой ездовой.

отряхивая пену и объятья,

я на ходу сменя- ..., снимаю платье,

и станется с меня перестрелять

пустынным словом и отца, и мать,

и родину, забившуюся в пыль,

забывшую упавшую в ковыль

вперед лицом за идеалы

пустого зала.

 

 

6 августа:

 

* * *

 

ну ты же понимаешь, - этого быть не должно, - и не тужи,

до меня же ты жил, но когда обнимаешь подушку,

из окна долетает, - как девушку, - рубежи

перестают существовать, но послушай,

эта генетика нам запрещает подумать даже,

не говоря о сказать, о прикоснуться, -

где-то там наверху, куда друзей провожают от ажиотажа

революций и войн, поскольку они не сдаются,

нам и это зачтется, но как-то ведь надо прожить человеком,

спотыкаясь и плача беззвучно, и воскрешая

по памяти родину, с которой ты не уехал,

так как и невозможно проститься, а все-таки жаль – и

так же я к тебе перегорю и перегорюю,

не переговорив о главном, опять разминемся,

не встречаясь, а впрочем, по кругу гоняют кривую.

пригорюнился ты – но по свету разве нас носит

не до той темноты, когда мы на ты под луною,

не до той немоты, когда ты приходишь за мною?

 

* * *

 

прикоснуться к тебе через эхо

поездов, рассекающих небо,

и подводных течений сквозных.

 

птица песенку гонит – помеха,

нет картинки и голоса нету,

у любви не бывает связных,

 

а как связно скажу тебе нечто –

улетит голубиная почта:

всё же сиюминутное – вечно,

потому что не помнит, о чем ты.

 

 

Следующая подборка