Поэтический дневник (часть восемнадцатая)
Ночь 24-25 июля 7:
* * *
эти юнцы,
норовящие ко мне прислониться
и захлебывающиеся от смущения.
эти гордые старики,
как птенцы из руки,
вымаливающие прощение
за свершенное не со мной
и сокрытое, как затмение,
но под луной
на самом деле все вечно,
и только мы быстротечнее
пули,
которую вместо свечки задули
в самый разгар любви и превращения, -
повернувшись спиной от смущения.
* * *
когда член сумасшедшего тычется в спину, не плачь,
а, если можешь, то представляй себе принца,
точнее – коня под ним, уносящего вскачь
все, чтО еще может присниться
и обмануть ожидания бельевой веревки и щей,
дождя стирающего, - перевернись, дорогая
ничья, -
догорая, в ряду и в порядке вещей
доживешь, как другая такая же, и общЕй
не положено. - только если слегка приподняться,
то за плечом его
ты увидишь, как из клещей
раскаленных тебя достают,
доведя до абзаца,
и бросают на лед, разевая беззвучный рот
и вставляя коловорот, чтоб быстрее набраться
встречной волнЫ или слОва, стреляя влет,
как певицу под шквалом оваций.
* * *
если ты приревнуешь,
то хотя бы заметишь меня, -
прикурить от огня догорающего
в занавешенном зеркале войн.
да когда еще
в звоне волн
соберем осколки из прошлого,
истоптанного нами порознь?
так и в прозе стихи по этапу...
28 июля:
* * * Саше.
«И сладко-сладко тает лед
У твоего виска». С.Касьянов.
у тебя лед не тает, но покрывается инеем.
а все равно помоги мне, уже спотыкающейся
и вслепую бредущей, не помнящей нашего имени.
я пока еще, кажется, не на родине в кащенко, -
упаси меня в жизни иной очнутся на том же
месте, где мальчики учат по нам анатомию
или сохнут по мне или мокнут, и голосом тоньше
свист метели все гонит сучку по бездорожью,
заплетая хвостом и лапами след на могиле –
хвойный круг очертив, узнавая - зову я - по вою!
* * *
самое трудное – осознать, что любить уже
некому,
потому что некого – так давно, что не бывает.
понимаешь ли ты мой лепет?.. а я уехала
из этой речи, от речки, где выплывает
отраженье твое, оборачиваясь тенью,
из-под руки разглядывая теченье
сквозь нас, оставленных на изломе света –
говорили, что белого от каленья. но нас там - нету.
* * *
давай набьем меня табаком и закурим.
зальем бензином и заведем, - прокачу с колокольцами.
как твоя память столько убитых вмещает и дури,
от которой круги по воде бежали и цокали
по голове моей, что я трогаю, проверяя,
чем она держится, выныривая и вперяя
взгляд во тьму? там блуждают меж водорослей
всё такие же недоросли - пока что мы, взрослые,
указуем путь на небо им покороче –
это значит, со дна и опороча,
все ступеньки лбом просчитав, коленями – вОлны, -
и тогда, конечно, свобода! - через неволю.
* * *
глядя в дуло ствола того ли, другого,
не дуешь нА воду: поздно, заходит солнце,
из-за плеча посмотрит – и отвернется,
ну а ты начинай всё с начала: роды
и взросленье,
венок и веник,
и опять. – подержи, он шипами колет.
* * *
контрольный выстрел – то, что забыл ты сделать.
нет, поленился. и нету меня на карте.
но проросла сквозь асфальт я и расцветаю
так некстати, и до цветов ли здесь ли
среди трупов и канонады боя,
где мы с тобою слышим еще на память?!
будешь падать – лучше спиной, чтоб небо
прикрывало глаза тебе облаками.
29 июля:
* * *
как женщине, изнасилованной полком,
ни о ком не нужно заботиться,
потому что всё пусто, как водится,
и засыпано дустом, чтоб видеться
в свете ином –
когда блики под потолком
(он приподымается, - так на руке умирающий,
пока еще вглядывается, не пора ли еще
и мне за ворота, - но Кто ты там, в темноте?!).
в общем, как женщине, всё мерещатся сумерки те,
что обещал ей блок,
а потом подтолкнул и помог – сюда, к высоте,
где ни живота нет, ни ног.
* * *
мы дополняем друг друга:
каждый знает совсем иное.
представляешь, какая сила
мы вместе, в общей упряжке
задыхающиеся собаки?
относило тебя за мною
встречным ветром атаки
и волною взрывною.
как смерть, у тебя за спиною,
или ангел покорный,
я – родная по крови,
занавешена черным.
* * *
«Она тупо ждала чего-то – не то сына, не то смерти».
Бунин, «Веселый двор».
заходи попрощаться, сынок.
на венок посмотреть и на венку
у виска, где не тает
навеки
приютившаяся тоска
по тебе:
за три года подрос –
не вопрос, не ответ, а риторика, -
как ты жил без меня, как ты бос,
блудный сын постоялого дворика?
это нёбо пустыни глотал,
эти рёбра со дна океана
пересчитывал, клокотал
и не вырвался из капкана
той же жизни, что я навязала
на транзитке,
где кафель вокзала
отражает семейное фото:
это мама. но это-то кто-то?..
* * *
жизнь мы заканчиваем
не с тем, с кем ее начинаем.
ни в одну из систем не вмещается:
на закАт чего
она смотрит, обернувшись вполоборота?
и позируя: я-то обща еще
для тебя, дорогОй.
- но ктО ты?
* * *
А.Барсукову.
а давай с тобой, сашенька, перекинемся словом и рюмочкой
сквозь экран, помянем неумерших наших, смеющихся.
вот и я развлекаюсь – вряд ли свечу, - но горю еще,
даже искры летят, если с ющенко что-то, с трепашкиным
и родными чеченцами, не подлежащими правилам
и рифмовке по-нашему.
тут я пробелы оставила
для истории – пусть нас рассудит и заупокоит.
а пока мы бы «вздрогнули» под ее разящей рукою,
заслоняясь от божьего света, – пригреты куриною
слепотою
вселенной: мала нам она оказалась!
ты бери ее духом единым, веселым глотком
(все равно в горле ком), -
ну так будет ей помнить о ком!
* * *
я говорю с акцентом, пью с прицепом –
на воду дую, но не остывает.
осталось все, как было - при тебе-то
меня другие оставляют:
я им сильна, и не облокотиться
на облако – оно передвигается
еще быстрей, чем раненая птица
дается в руки ревности и зависти.
* * *
не провожай меня до кольца –
но по кругу, по кругу, -
и не будет конца
этой трепетной жизни,
от которой охапка листьев и писем груда,
но от порыва вЕтра не шевельнись ты,
а замри, как в игре:
всё, что говорю я, сбывается,
и от шквала оваций заблаговременно люди
уходят, и вот медали
от них остаются,
которых при жизни не дали.
Ночь 30-31 июля:
* * *
я не даю себе свободы
ни чувств, ни мыслей - взаперти
хотя бы знаешь, как дойти
до самой сути и до стенки,
где проступают те оттенки,
что и сбивали нас с пути.
* * *
хотеть ведь можно? – и вот это всё,
что произносит ветер,
несущий облака в мою страну
из ваших странствий вечных и беспутных.
возьми меня в то кресло под портретом!
вот общее, что пропечатать можно
в сегодняшних газетах расписных.
но всё, что написала я – сбывается, -
для этого не нужно видеть сны.
* * *
«Что бы такое сказать под занавес?!».
Бродский.
книга пахнет табаком
авторским – он мне знакОм,
и от крови мысли роятся.
не забудь меня сжечь за возней,
и не нужно бояться – возьмем
вшестером что ли, братцы, -
не уроним честь фирмы
и женщины,
раз она нам завещана.
* * *
в предвкушении любви
жизнь прошла,
круг дыханием и пеплом
прожгла.
а как пела, гОловы кружила!
ничего уже
не довершила.
это станция конечная. кольцо.
пальтецо бы запахнули на ветру.
пожалею вас: в конце концов
я ведь тоже – нет, я не умру.
небылица, предвкушение, мечта,
птица томная и ноющая рана.
эта жизнь была – она не та,
и не тает утро из тумана.
* * *
солдат.
жаль ты моя беспредельная -
и щетина недельная,
и слеза по щеке
остывает в руке.
ткнуться тебе в плечо –
и горячо расстояние.
полыхает за нами она –
родина,
это что такое
в вечном покое?
31 июля:
(Стилизации).
* * *
смотрю на тебя, потупясь,
необъезженая, дикая.
подойди-ка, возьми-ка - и
ни за что меня купишь.
захочу – я буду твоей,
затяну тебя пОд воду,
так луной из ветвей
выглядывают без повода,
выбирают свежую жертву,
закусив удила,
не нужно мне ту, - а этой
я в той жизни сама была.
* * *
бликами на реке разобьюсь,
рябью, вызубренной наизусть
полнолуньями, милый.
побалуй меня, мимо
проплывая в волне
от меня, но ко мне.
по дорожке шампанской,
рассекающей речку
за молитвой шаманской –
бездыханной, беспечной.
* * *
что мне делать, украдкой скажи,
намекни
мне, красавице,
от которой ножи
отскакивают, и тебе это нравится
вместо ног моих,
мимо рук,
заплетающихся ужами
за головой твоей, друг,
пока ты стонал и жалил, -
ни к чему тебе моя стать,
эти локоны, эти локти,
когда еще тверже сталь
в крови голубой колотит,
когда в моих кружевах
и лентах петляют
все те, кого в головах
твоих расстреляли,
кого вели на допрос
в пыли, земле, облаках,
кто, умирая, дорос
до неба в твоих руках?
и все мои лепестки
осыпаются на могилы
зарытых в горы, пески, -
они бы тебя могли бы
укачать, укатать, отвлечь –
и лечь с тобою, и встать,
а я достаю до плеч -
и достать мне нечего, спать
скучно со мной, поди –
на высокой литой груди!
* * *
ладно б, нужен тебе был юноша,
моей розовой кожей встревожен,
этой замшей и вишней возвышен,
поцелуями обезвожен,
занавешен ресницами легкими
клятвой пустой завьюжен, -
но мы-то с тобой нелетными
стали давно
и дружим.
ты умеешь хотеть – а помнишь,
как ты манишь и стонешь?
вот проходит солдат стороной,
зависая дождем над страной
испепеленной, - помочится,
и война остынет и кончится.
1 августа:
* * * (петитом).
десять лет монастыря – мне это зачтется, -
тебе засчиталось бы, боже,
что стреножил меня и под кожу
анестезию вбивал ни за что ты
скипетром
державным, - да сам себе ты судья
за эмиграции, вОйны, слезУ ребенка...
и тут же, отойдя,
получила пО лбу - как похоронку, -
как тогда при аварии,
потому что нельзя с тобой связываться,
но можно – молиться, сойдя
с ума от любви и желанья.
а все же мужчина ты и
не различить тебя в зеркале, -
разве если померкли и
сузились очи от страсти
смерти.
не амен.
* * *
джихад - на небе. а как быть внизу, -
пока там иисус и магомет
братаются и вытирают ноги
священные
о наши полушарья
обшарпанные, и орлом и решкой
придавленные, -
вместо светлой мысли?
5 августа:
* * *
давай не плакать над детьми: они бессмертны!
как мидия, меняя пол – и зренье,
и я бессчетна и несметна,
песком просеяла каленье
до пепла на твоих губах,
от страсти суженных жестоко,
а на коленях – звездами стооко
ложится небо, нагадав
такое счастье там, за горизонтом,
где нет ни нас, ни окруженья!
и хризантема с укоризной смотрит,
не чувствуя ни горечи, ни жженья.
* * *
«Та, что желала радостно и зло,
Тупым ножом уста мне отворила».
С.Касьянов.
солдат, пока ты уплетал котлету в столовке,
запивая компотом, прихлебывая и злясь,
я представила тебя наизготовке,
вбивавшего женщину в грязь
или мужчину,
но то ли мешало оружие,
то ли тело тебя не устраивало,
а только с тех пор ты не нужен мне
так, как раньше: возможно, сестра его,
пацана того беспредельного –
это я, и мы генетически
побеждаем, а не оптически, -
и отечески я гляжу
из плена постельного,
как ты припадаешь к ножу.
- не затем ли я
на углях наше прошлое
небывшее
ворошу.
* * *
все кончается, откладывать нельзя –
без оглядки, задохнувшись, выбежать,
и тебя слезами выжать бы
на панели, развезя
от воспоминаний и тоски -
до загробной треснувшей доски.
чтоб ты оглянулся на меня,
за косичку дергая, и ленту
жизни
распустил до горизонта,
а всего-то – до исхода дня.
шелковая, легкая, льняная –
эта жизнь была ли у меня ли?!
на нее меняю календарь.
может быть, я встречу на страницах
ту же воду, что от нас
струится
и переминается, как встарь.
я найду несказанное слово,
обниму твое ли отраженье,
чтоб ты ног не промочил, и снова
испытал
все то же
пораженье.
* * *
«Как медленно пляшет петля
Дождя возле отчего горла...».
С. Касьянов.
до удорожания жизни удить нам и нечего.
до одури биться и мелкой плотвичкой выныривать.
а знаешь ли ты, что отсутствие – и есть величие?
намыливать эту веревку, и женщину, вычленить
зерно возрождающееся из наших объедков –
оно прорастет сквозь асфальт. а меня не объехал
еще ни один, не объездил такую, что в пене
идет из воды - прямо в руки идет,
прямо в петлю.
* * *
тебя дразнить сквозь зубы и ресницы, -
так совпадаем,
но розниться
не преминём.
да кто нам ближе даст...
отсутствие, разъезд, в руке синица,
а в небе - бог, которым все затмится
в сравнении
меж смертных нас.
а я желаю облако, точнее –
тень от него, как сказано не нами,
зато подсмотрено... круг меловой
перемещается под головой,
пока ты спишь и, упиваясь днями,
не понимаешь,
что же делать с нею,
сверяющею облик твой.
* * *
выпрыгнувший из окна женщины
попадает в капусту,
потирая ушибленное и ухмыляясь,
там, где на заднем дворе пахнет
дустом
и у других вызывает зависть,
что ты завяз, -
но туда не вернусь я,
в следующий раз, раздеваясь
и те же слова повторяя, ежась
или даже стреножась
от священного ужаса, -
да к тому же ты промахнулся,
не в меня впиваясь, а в отражение,
застывшее в битом зеркале,
и обнимаешь ты не меня, не ее:
хозяева были – уехали.
* * *
подобрать кем-то брошенную женщину,
не пнуть ногой, а вглядеться,
что там еще завещано, -
точней, занавешено
и не пробилось из детства,
пока она спит, а ты куришь вторую пачку
таких вот изломанных, смятых
и, устраивая ту же качку,
снова не для меня ты.
* * *
«...Уедем в никогда, и если зубы
Нам выбьет долгожданная эпоха,
То будет даже проще целоваться,
Прикусывая страшный наш язык,
Где слова нету ласковей, чем «сволочь»...».
С. Касьянов.
совершенно не понимаю, какие остались слова – скорее, созвучия
и диссонансы, образующие гармонию
сквозь какофонию, так что лучше я
не нарушу баланса и сальдо, зависнув
под небом в сальто,
за истину
принимая точку отсчета,
надеясь на память
того чёрта воинственного,
с которым так сладко падать
в никуда.
* * *
наконец-то откажет сердце
во взаимности и (как это было? - ) любви,
что накатывала на гальку
под кальку,
продававшуюся рулоном, -
и тогда еще были чернила.
лови,
вдруг на дне там осталось?
но как за сердце хваталось,
пока оно было в крови!..
* * *
шоковая терапия прозренья:
природа безмерно щедра,
у нее полно запасных.
и, как шелковая,
упадешь на колени:
просто дали поддых,
и уже собираться пора
восвояси,
не боясь и
пуха, пера.
* * *
была бы вся жеманна и таинственна –
как дочь полка, желанна и единственна, -
а я сама солдат с передовой,
работаю собакой ездовой.
отряхивая пену и объятья,
я на ходу сменя- ..., снимаю платье,
и станется с меня перестрелять
пустынным словом и отца, и мать,
и родину, забившуюся в пыль,
забывшую упавшую в ковыль
вперед лицом за идеалы
пустого зала.
6 августа:
* * *
ну ты же понимаешь, - этого быть не должно, - и не тужи,
до меня же ты жил, но когда обнимаешь подушку,
из окна долетает, - как девушку, - рубежи
перестают существовать, но послушай,
эта генетика нам запрещает подумать даже,
не говоря о сказать, о прикоснуться, -
где-то там наверху, куда друзей провожают от ажиотажа
революций и войн, поскольку они не сдаются,
нам и это зачтется, но как-то ведь надо прожить человеком,
спотыкаясь и плача беззвучно, и воскрешая
по памяти родину, с которой ты не уехал,
так как и невозможно проститься, а все-таки жаль – и
так же я к тебе перегорю и перегорюю,
не переговорив о главном, опять разминемся,
не встречаясь, а впрочем, по кругу гоняют кривую.
пригорюнился ты – но по свету разве нас носит
не до той темноты, когда мы на ты под луною,
не до той немоты, когда ты приходишь за мною?
* * *
прикоснуться к тебе через эхо
поездов, рассекающих небо,
и подводных течений сквозных.
птица песенку гонит – помеха,
нет картинки и голоса нету,
у любви не бывает связных,
а как связно скажу тебе нечто –
улетит голубиная почта:
всё же сиюминутное – вечно,
потому что не помнит, о чем ты.