Поэтический дневник (часть пятнадцатая)

 

Предыдущая подборка

 

22 октября 2006:

 

* * *

 

каждую осень повторяешь ты мне предложение –

не то что в стихах, но и проза теперь неразборчива.

ты забудь, что была несговорчива я, и движение

замедляла: немое кино придает искажение, -

вот чего я хотела в дыму всесожжения отчего.

но настраивается оркестр, и смычок тополиный

задевает за шляпу и тащит по лужам, взметая

отраженье свечи, - да и моста, что я запалила

на прощанье, с коленей гранитною искрой взлетая.

вот и чайки вернулись к холоду, немоте.

те же ли самые? качаются на кресте

и не смотрят в глаза, чтоб и я не узнала по почерку

неоконченную строчку следов: эта почта

запоздала.

                 а что я согласна

закатилось и эхом погасло.

 

* * *                               #

              А.Литвиненко

 

подведем итоги на полдороге.

 

разменна родина, - остается дым или привкус

пепла, пока не окрепла (а был же искус

не туда свернуть самокрутку!),

но прикус, что ли,

подгулял для воли и языка чужого:

могуч,

           велик,

                      не прожеван.

 

проржавела по первопутку тропа обратно:

зарастает – всё, многократно.

 

схоронив любимых, и близких песок

                                                               сквозь пальцы

отструив; детей приструнив и выведя в люди –

из себя, остается в черное зеркало пялиться, -

кто ж еще меня не забудет!

 

я прошла сквозь голую славу и уцелела,

не задрав головы и жертвы той первой встречной;

я свою подставляла, когда били справа, - слева,

но чем дальше чужая хата, сверчок запечный,

тем проворней ищейка моя томозит по следу

и по снегу кровавому рыщет, где дел заплечных

мастер корчится – а что никогда он не кончится,

верю слепо, - но в чем мы бессильны, трюмо,

то от бога проходит само.

 

занавесим платком и споем

на троих, напоследок, - вдвоем

ты уж точно всегда, и вода

по небу разносит круги.

и все то, что мне не с руки

ночью,

            случится днем, -

без меня,

               вопреки.                                              

 

               (Это ст-е А.Литвиненко прочел 22 октября).

 

* * *

 

зацепился чулок, и на сторону сбился галстук, обласкан,

пеплом присыпан, узлом затянут на память, -

не буди меня, милый, - могилы была я готова

приобщиться: пес так натаскан, а бросили камень –

позабыл и вприпрыжку, кубарем, если насыпь

еще держит на том переезде, где дым веками

или пар. впрочем, пары на спор перебивались, -

ну что сор из избы выколачивать! вот подушка

как подружка, пожалуй, еще не совсем остыла,

а твоя ли – какая мне разница после жизни?

 

* * *                       #

 

эта акула с иголочки – президент, как презерватив,

на всех налезает, но рвется, где тонко, ребенка

поперек обхватив: кто всевластен, императив

под себя подгребает, и долго коптит воронка

 

от народа, уродливо согнутого в крестце, -

на кресте раскачаться, и – в вечность, да не пускают

грехи - или гвозди из этих людей. в конце

туннеля всех не собрать, так как мы расплескали

 

самое главное, но напрягается память:

она что-то знала такое и ищет сквозь слезы

старые камни, куда было больно ей падать,

а подниматься еще тяжелей, без наркоза

 

разбрасывая друзей по психушкам и нарам,

в эмиграции, на тот свет, где недаром отдых

нам вменяется, и перебор гитары

в стоне сходится с цепью, и отраженье в воду

 

прячет

           прошлое.

                           эй, погляди-ка, завтра!

это затхлое эхо от наших былых деяний,

и по запаху пороха не опознает запад

меру рабства: нет миру до голубых зияний

 

любопытства. но в потолке или крышке гроба,

вижу, туча, - ее наддать, и сползет налево.

из последних сил приподняться – обвал и грохот!

и свобода, -

                    как совесть моя велела.

 

 

8 декабря:

 

* * *

 

дочь может пнуть. никто мне не сказал,

что стать легко соперницей, убийцей,

не пожелай и ты кому-нибудь

в такие дебри углубиться

и заплутать.

                     - ау! остановиться.

 

сын может камень бросить, и вода

круги хранит, - а я-то молода

вчера была, склонясь над колыбелью,

где вместе мы и плакали, и пели.

где, путая любимых и мужей,

я отводила взгляд из-под ножей.

 

еще мои родители не всё

солгать успели, дай им бог здоровья,

и мы, одной помазанные кровью,

не узнаём друг друга в зеркалах,

когда я их качаю на руках,

грехи им отпуская в изголовье.

 

а кто отпустит мне проклятье, кто

испепелит смирительные гены?

как люди,

                 мы проникновенны

друг в друга и врага, -

                                      как звери

и боги, отойдя с дороги,

отряхивая снег и прах,

мы смехом побеждаем страх

и повторяемся в неверье.

 

 

* * * 21 декабря.

 

женщины разговаривают

                                           с выкинутыми детьми, -

нет, не выброшенными,

                                        и грошовые погремушки

(ты был или не был?) –

                                        возьми,

мой невыношенный, -

                                     протягивают через годы.

 

уходят мужья и правители.

                                              не разбирая брода от горя,

и я им кричу: вы не видели?!

не пробегал ли ребенок

с моими глазами

                            и вашей тенью,

не примелькался ли он мишенью,

или его вы не выдали

смерти в белом халате?

 

- на всех матерей не хватит.

 

 

9 декабря:

 

* * *

 

струя шампанского летит на снег,

и алкаша фонтан стреляет рядом

на шкурку мандарина и стекло

еловое, растоптанное взглядом.

 

 

Январь 2007:

 

* * *

 

взять алмаз и по небу пройтись,

осыпая лучистую крошку.

не прощайся, - простись,

на дорожку.

что забыла спросить и сказать, 

узелок развязать, а на память –

разве встать?

больно падать.

и на голос лететь, и на взгляд –

жизни хватит, а смерти не видно,

дети застят

и ты, половина, -

тень, вплетенная

невпопад.

 

 

3 января:

 

* * *             #

           Ахмеду С. (невесомо).

 

давай встретимся после войны!

мы друг друга узнаем по почерку,

снегом ягода будет подпорчена, -

сладковатая кровь тишины.

позовем александра и анну,

пусть они нам расскажут, что будет

по ту сторону недостана,

а мы им ответим, что есть.

весть благая случится, - ей-Богу:

Его оставят в покое

и не будут делить на религии,

от порога наискосок.

это время придет такое

на слабый мой голосок.

у пирамиды хеопса

мы встретимся после войны,

друг другу видны вне плоскости,

раскачиваясь до луны

на перекладине света.

- говорили, мы были. и нету.

 

* * *

 

прощаюсь

                 с жизнью, как когда-то –

                                                           с домом.

не поминай. я ухожу к другому,

он ждет меня за тридевять земель,

из-под земли

                      к зиме готовя, - милой

не покидай. а берегА могилы

на память гроздь рябины берегут,

река дымится. падают. бегут.

 

...из половицы гвоздь торчит, осколки

от рождества блестят, на книжной полке

недостает раздаренных друзей.

музей при жизни, склеп у изголовья,

всё оставляю: прочерк - и с любовью

две даты, - кроме жизни всей.

 

шаталась я, пришпект московский, невский

жуя, как хлебные довески,

нарез гранитный провела

через березу, захлебнувшись соком

в тоске о главном, о высоком, -

напрасно эха я ждала.

 

любимых проводили мимо,

конвой сжимался, за невою Лета –

не вижу. падают. бегут.

уют последний там, где слова нету,

где взять с собою – только тень от света,

летя навстречу вам – ни там, ни тут.

 

* * *        #

 

мусорА мои, мусора,

ни имен, ни лиц – нумера.

память рваная, и в расход

совесть пущена: спи, народ.

снится дальний кандальный звон -

и вечерний под хруст ворон.

воронок ему, вороват,

по судьбе идет, виноват.

хорошо ему на печи,

прожуют его стукачи.

прокати меня, мой народ,

до тюремных своих ворот.

 

 

6 янв.:

 

* * *             #

 

я стою над оврагом,

пока меня не пристрелили.

солнце зашло за бумагу –

вот моя пристань, или

вот моя вотчина, память,

неглубоко мне падать,

недалеко мне видно –

жизнь моя половина.

 

 

7 янв:

 

* * *

 

повидались – хоть во сне.

подучи меня, направь,

огради от переступа

перестуком через жизнь.

как ты там один? держись.

 

не печалься обо мне.

не сгораешь ты в огне,

и опять спасешься вплавь.

 

но не выйдешь из реки.

не разжать мне кулаки.

не найти твою одежку,

вором пропиты носки.

 

от сандалий след не смоет

эти майские пески.

 

нас течением относит, -

мы и мертвые близки.

 

 

8 янв.:

 

       * * *              #

 

потяну винцо – это значит, не той религии,

в которой уютно,

                             и зря раздают регалии,

но еще больше воротит там, где прилюдно

рыдали и раздевали.

 

корвалолом, но не карнавалом,

и водой по зубам леденящей

встряхивайся, лечись:

                                      испытуемый мальчик

просаживает мою жизнь

 

в камере на четыре,

                                 где по одному в затылок.

на общем фото застыла

ошарашенная улыбка отца,

ошалевшая мать, до конца

не понимающие этой черствой молитвы, -

 

а мы могли бы...

там, где ложатся в горах

тени

        на лучи погибшего тела –

там я в теме.

 

где отступает страх

и не чувствуешь боли

на фоне тюремной воли.

 

* * *              #

 

сладость ненависти

                                 того, кому помогал.

скудость неистовости

                                     запретной, тюремной весны.

куда не докинешь блесны:

                                             лягушачий кагал

наяву видит сны.

 

ты из милости

                        подаёшь проходящим в тумане,

пока эта гнилость искрит

                                           и встречает дождь

накрапывающий:

                             и ты точно так же пройдешь,

вверх ногами.

 

авось тебя встретят, как здесь,

                                                    острием осоки,

пухом камышным,

                                водой звенящей кандальной.

может быть, люди

                                остались в Его поселке,

если всевышним забыты в едальне.

 

будет собачка скулить

                                      на домашний запах,

станет белье хлестать на ветру в полоску.

это восток опять уходит на запад, -

кто там на память влачит за собой березку?

 

и понимает про круговорот и вечность,

про быстротечность лужи и отраженья

без выраженья лицА дорогого, - ведь нас

расставляют в пары по росту

                                                и напряженью.

 

* * *

 

ворошу подметкой оторванной листья, труху,

муравейник осевший, опавшую душу, камыш,

горизонтом обрезанный, всплеском плотвички в уху,

переливающуюся в тишь

на том свете памяти, где не сорванные грибы

остаются упругими без ворожбы,

а морошка уходит в трясину дурмана и мха

костлявым и мелким телом стиха.

 

вдруг ужалит: нельзя туда, не вспоминать,

опрокинется небо, навеет облаком блажь,

и полжизни отдашь за коня – примять

ту траву и гриву на карандаш.

зверобой пятнистый, - кольнет игла,

бросит шишку елка, и белка смахнет хвостом

меня и крошки с того стола,

где разменяли дом

 

и то, что было родиной и семьей,

за стеклом дрожало зноем перед грозой,

и первыми ландыши слизывали нас с тобой –

тяжелые капли, идущие на убой.

 

* * *  (простенькое).

 

что брат, тесно тебе или присно?

а воскресну – тебя навещу я

в подземелье твоем, поднебесье,

где вдвоем на большую

медведицу

                  с разных сторон -

будем глазеть, и привидится:

здравствуй, мой астроном,

в виде витязя

выходящий из моря в дозоре,

из темницы в бойницу.

а двоится – так это от горя

замылило наши лица.

 

 

10 янв:

 

* * *                      #

 

          «Все будет хорошо у нас. Я очень упертый тип.

              Если чего-то хочу, то добиваюсь. Я выйду...»

                                                           (письмо из тюрьмы).

 

             «-Ну как голландка? – сказал он. – Греет?

             ...- Греет-греет! – закивал я. – Только кирпичи вываливаются.

             - Не дымит?

             - Не дымит». А.Битов

 

1.

починим зубки. не будут болеть на том свете.

не заплакали бы только дети:

вернут и разбудят.

 

я давно превратилась в птицу,

разговаривающую с ветром.

безответны твои глазницы,

выклеванные птенцом.

тЫ теперь будешь отцом.

 

убивать себя по глотку,

отпивая по капле –

так слезы накатывали

уже на чужом веку:

 

молишься

так же отчаянно, непроизвольно,

как восклицаешь вдруг: мама!

 

2.

....................................

 

 

11 янв:

 

* * *

 

горящий труп встает и вьется, извивается.

в печи в полсакса подвывается, поется,

что ничего не забывается, - оваций

струится оцепь.

 

луна беременна – намылилась, намаялась,

того и лопнет, мы под ней, задравши головы.

опять я буду неприкаянной и маленькой,

подай мне слово

 

там, где пустыня кочервяжится стоокая,

где, кроме бога, ни суда, ни пересудов,

где только с эхом я прощаюсь и здороваюсь:

и отовсюду

 

оно зовет меня, как память: мы ли были там,

и целовались, говорят, - и пели песенку?

а что вся жизнь до дна и выпита и вылита,

так остаемся в ней теперь навеки вместе мы.

 

* * *

 

какая разница, милый, кроме комфорта, -

ты там сидишь за решеткой, в землю упертый,

как ты выражаешься,

                                    упрямство сгрызя и ногти,

или Я тут, лия на высокой ноте

что не сказали, и силимся только сниться

друг другу с чистой страницы.

 

какое пространство нас отделяет от времени,

в котором мы не совпали, и в знак

                                                          горения

общего и гореванья, не слыша русский –

я тут в хоромах и ты там в своей кутузке?

 

ты в одиночке, тоскуя навзрыд о дочке

в какой-то там франции, - я тут, с видом на точку

в конце беспутства, озираясь на родину,

пожравшую сына, забытого и украденного?

 

вроде мы дышим с тобой в унисон, строим планы

на троих, - тебе сидеть еще сколько –

пять, четыре? добавят тебе, добьют ли

по амнистии, снова запрут уютно,

плавно истину переписав и скорбью

разорвав наконец мне пустое сердце?

 

мы, конечно, с тобой заживем на том свете,

я дождусь тебя! - что мне ответить, милый

взрослый мальчик, истекающий кровью

и временем у меня в изголовье.

 

ты закрой глаза, не мои пока что,

вдруг тебе там дочку твою покажут;

горы снежные, кони на них пасутся,

паром фыркая, пальцы твои вбирая,

и тишина такая – что нет по сути

ни войны, доведшей тебя до края

пропасти, ни возможности наклониться

и отражение вспомнить: так изменился!

неузнаваем, по склону бежишь обратно.

вот же я, рядом.

 

* * *

 

в третьем риме жжет нерон факела,

долетает, остывает зола,

рот забила, слов - невпроворот,

это тело вырвалось вперед

от души,

               пока она плелась,

носом в грязь.

 

это тело на столбах висит,

нерасклевано, на свет сквозит,

и на тот потусторонний свет

мы оглядываемся и сверх

 

меры щуримся, ослеплены,

и в его тени тесней видны.

 

вот мы согнуты, преклонены,

вот мы стелемся нерону ниц,

и ни лиц у нас, ни цены

нам, продажным, нет, ни вины

 

в том, что носом душа клюет,

что проснуться ей невмоготу,

что на коль ее на кольЁ, -

победить ее немоту?

 

что не жги сердцА, не терзай, -

дед мазай придет и в мешок

сложит зайцев, так отползай,

за кустом его жди, дружок.

 

а душок от тебя – что ты гнил,

что боялся ты за версту,

что колени протертые гнул,

и не мил ты мне, и не ту

 

выбрал ты стезю, - гниль горит,

а душа - с душой говорит.

 

 

12 янв:

 

* * *

 

след от слетевшей звезды

                                            или упавшего самолета ночью.

стаи зеленых попугаев,

                                        пунктиром прострочены,

                                                                                   стали блекнуть

в весенних ясенях.

 

мы на ты с тобой, гибель нагая и бездорожная,

                                                                                прижатая к окнам, -

не для меня ты. разве я

не для тебя, твой фантик, мокнущий в луже?

к тому же,

                 мне надоело болтаться

между землею и небом,

                                         богом и небылью,

ветром носимой.

                            эка невидаль, братцы -

тот свет не чёрен, понятно, - он сер,

неразговорен

                       и молчалив,

не затоварен

                      и не воспет он,

 

и я в очереди, уже неодета,

сама из последней силы

чего-то я жду еще

будущего.

 

* * *

 

что стОит, милый, посмотреть на свет?

и тени нет во тьме, и солнца нет.

побудь счастливым хоть во сне, - наутро

и не было меня как будто!

 

а что травою выпачкано платье,

а что искусан рот, и нагота

просвечивает, виноватя, -

так и сама ведь я уже не та. 

 

* * *

 

нога сползает как змея,

                                        шурша в капроне.

и вход

           закрыт вам, посторонним.

а он пусть видит, -

                                и птенЕц на ветке

заглядывает

                     в наши клетки.

 

а он пусть выплеснет

                                    шанель на платье,

не для него его

                          боюсь измять я.

 

на хОлмах грузии

                               от оспы

                                             хванчкара

в песок уходит, и струит жара

тюремных пыток сладкие извивы, -

 

а что

         хотите о любви вы

услышать,

                  павшие солдаты,

на постаменте замыкая даты?

 

* * *

 

человек растет как цветок -

                                               вдоль оси.

я чуть больше собаки и кошки.

ты спроси,

                   что мне видно?

                                             верхушки

кустов, -

               возраст речи и мысли.

по дорожке веселые блошки -

и душки

               ушедших повисли, -

сияя лучами хвостов

и повизгивая.

 

 

13 янв:

 

* * *

 

я всего лишь сестра милосердия,

а ты – мой небеглый каторжник.

пока пыточная не рассердится,

мы с тобой, как-то же...

нам и радужно, нам и медленно,

и ленивые тучки памяти,

твоими ночами замолены,

назад плывут, озираются.

вот слежалась лесная опушка,

лист прилип к сыроежке,

дятел стучит, послушай,

и шестерит нездешне.

вот за стволом мелькнуло

платье ее в горошек.

- не догнать мне эха и гула

грозЫ, мой хороший.

дом и моя темница

сливаются в эмиграции,

мне легко к тебе наклониться

и до утра целоваться

на родном языке

и гадать по руке.

 

* * *

                 н.банчик – товарищески.

 

я ухожу в песок. я уплываю

и называю напоследок вещи

родные: чаща рукоплещет,

река свивается живая.

 

вы меня сами убили.

в

  имени мне отказали.

бросили, не допили.

на лепестки растерзали.

 

или была я лишней,

битой, поскольку ближней?

или я выше голову

подняла на всевышнего?

 

или я крошки голубю

пожалела, и голую

гнали меня на площади,

так, не меняя лошади?..

 

вот я иду вне времени

с арабами и евреями,

возвращаюсь в пустыню, -

но об отце и сыне.

 

и напрямую с небом,

и несоборно, камерно.

поскольку меня ведь нету, -

не было

              на века меня.

 

 

* * *

 

отрываю я с корнем, по шляпку сдираю – забыла

имя грибное, но запах его сыромятный

музыкой ватной играет у края могилы,

просит обратно.

где за валежник закиданы зайцы, медведи,

снег позапрошлый томился до сенокоса,

речка журчит, надрывается, что мы не едем

до сего года.

бьется форель, и фонтаном искрится осока,

небо высОко блестит, отражается смехом.

если б до срока, ах если б до смерти, без зова,

взял да приехал!

 

* * *

                            сыну.

 

а может быть, успеем попрощаться.

а нет – не поминай меня как звали.

переживи весеннее несчастье

любви и отставанья на вокзале.

 

пусть он уходит, поезд, зацепивший

меня и рельсы, - поменяешь даты

в календаре и, замертво напившись,

даст бог - не попадешь к ментам в солдаты.

 

но если ты очнешься в одиночке,

но если выбьют все мои алмазы,

то, вспоминая звезды темной ночью,

ты не жалей о прошлом и не майся:

 

нельзя унизить никого, мой милый,

душа встряхнется и отыщет совесть,

а то, что свет в конце еще не видно, -

так и туннель не попадет под поезд.

 

пересечемся мы под облаками,

там столько наших соберется дома!

и будем

             речь тянуть

                                 глотками, -

так передай ее

                        другому.

 

 

(NB: Все эти стихи проще прочитать вслух: это полифония, высвечивающая смысл согласно пожеланию читателя).

 

15 янв:

 

* * *

 

дата рождения влияет на судьбу, 

дата смерти - на потустороннюю жизнь.

да ты знаешь уже, что венчик на лбу

как звезда расцветает, - на чьем языке там написана

эта истина,

                   что – держись,

                                            укачает в гробу

все, что не было выяснено

на этом свете туманном и золотом,

молоком

               пропитанном

                                       (мёда –

не досталось, но зато «грозит кулаком»

из малинника медвежья морда,

птиц распугивая на свете том

и ящериц, прыснувших молодо).

 

как ты думаешь, там стареют и умирают опять,

или спать нам некогда будет? а не узнать мы

можем друг друга? а - ?.. но вспоминать

там разрешат? и действительно ли бог с нами?..

 

ах как спешат заколачивать память

                                                             и эхо, -

только ему и до смеха.

 

* * *

 

приятней двигаться в пространстве, не во времени:

я не люблю ни вспоминать, ни спать.

и правда, милый, забери меня

туда, где были уверения,

и клятвы не посмели стать

реальностью: так не потрогать дождь,

как в детстве – маленькую дочь, -

глядишь – они уж не ручные,

все наши бабочки ночные,

мучные эти мотыльки,

летящие на свет руки.

 

* * *

 

так сеточка осеннего листка

просвечивает, как строка,

слегка укачивает, сблизив

младенца ли и старика, -

 

но деться некуда пока

от глуби, отраженной в выси.

 

ее приходится прожить

до капли, отстучав ступени

башкой лохматой, как прошить

стежками след от самолета.

прощенье?

                  да и был ли кто-то?

 

* * *

 

открыта свету наизнанку,

всердцах присаливаешь ранку,

причмокивая, как дитя, –

и по дороге – без путя.

 

* * *

 

твой взор причудливый дрожит, но не догонит.

а нужно мало: по твоей ладони

свет отыскать и выход из себя

все выше, в даль, туда, над камнепадом,

глядящим в терек или в лету, -

кого ты там призвал к ответу?

мне знать не надо.

 

я рада отблеску и брызгам: вот вода

так серебристо катится сюда.

а что лицо твое там под рекой

не различить – я искривлю строкой.

 

* * *           #

 

                 «Вот когда-нибудь мы сядем за чашечкой чая

                  и поговорим о высоких материях...»

                                                                         (Из тюрьмы).

 

выпьем по чашечке чая –

боль твою укачаю,

ты будешь пить за решеткой,

а я у себя на диване,

в двух эмиграциях, шелком

обитых в нирване.

 

прокуренных дымом отечества

и лагерей.

и тЫ можешь им обжечься.

но пей давай поскорей,

 

пока не вошел надзиратель

по локоть по нашу душу.

меня он стащит с кровати,

тебя – но ты не дослушал:

 

пока он сопит и занят,

чай недопит простынет.

это монтень не знает -

чтО мы его простили.

 

сдавленного кандалами

только небо магнитит.

займись своими делами

и, здесь пролетая, выйди

 

на волю, на запах чая.

а я уж тебя встречаю.

 

 

4 фев. 7:

 

* * *           #

 

            С-Э. Ибрагимову (на смерть Сайд-Ахмеда).

 

Пока на брата брат идет войной,

И стороной проходит брату брат,

Он говорит тебе: побудь со мной

Умножь меня - и проживи стократ.

 

Пусть я отныне стану за спиной,

Ты за меня, мой старший брат, – стеной.

 

Откинув сети снов и одеял,

Скажи им всё, что я не досказал.

Утри слезу, утрой мою обиду,

Открой глаза на то, что сверху вижу:

Не медом, - гноем источен Кавказ,

 

И Чернокозово от Моабита

Перетекает всем, чем я унижен, -

Выламывая кости напоказ.

 

Пускай светлей тебе смеется день, -

Не заслоняйся, вглядываясь в тень,

Там я слежу за планом наступлений:

 

Фашистов – на Европу и Чечню;

Героев – на то зло, что ничему

Еще не научило поколений,

 

Коричневую вечную чуму

Вздувая и калеча наши тени.

 

* * *

                      А.Барсукову.

 

я только завтра смогу узнать,

где теперь буду жить –

в раю траву голубую мять

или в аду грешить.

не приглашаю тебя пока,

повремени, дружок.

вот тебе тени моей рука, -

сделай еще кружок.

на посошок не забудь принять –

на грудь и на века.

будут привязанными при нас

намертво облака.

что мы не видели там, скажи,

вглядываясь сквозь свет

из-под ладони прозрачной? – жив.

жив ты, раз тебя нет!

 

* * *

 

когда

          не полюбит

                              теперь уж ни птица, ни зверь,

ни человек, разумеется, на ветвях

слагающий палочки –

                                      зарубки своих потерь,

боль укачивая на руках,

 

глазом вороньим посвистывая, крылом

беличьим помавая, лицом

дЕвичьим кудри встряхивая с дождем

и впотьмах,

 

утыкаясь не в такт

                               лбом

                                        в ствол

незаряженный,

наматывая тетиву, -

так зачем я живу?

- поцеловать мертвецов

там, под арестом, где виден конец концов,

переходящий в начало – аминь – начал?

 

и только дерево отважно и равнодушно

слегка придушит в объятьях меня, напоследок

не то что вытряхнув душу, но безоружно

приняв объедок, расспросит меня о бедах

безмолвно, и так и будет держать на весу,

пока лечу,

                  в освежеванном талом лесу.

 

* * *

 

«Есть ли птицы, боящиеся высоты? И рыбы – водЫ?..».

                                                                                           Ася.

 

рёбра песка под волнами – мое отраженье.

крабье движенье назад

                                       и рыбье уженье,

пЯтна лучей заостренных, расплывчатый сад, -

 

где ж мне назад...

 

водоросли отцветают, улыбки и солнце,

снег на ветру и слёзы струятся сонно, -

помнишь лицо? только имя, и то не полностью.

 

колется имя пальцами не твоими,

убиваясь над повестью.

 

* * *

 

пережидаю грипп как дождь, как ржавую грозу,

и вспоминаю, что сирень – синель, в глазу блестит,

и во весь рост отряхивается, по ветке вдоль,

щенок, и смахивает боль он с мягких лап твоих.

вагон сморкается, поет на стыках и винтах,

и на пуантах ночь дрожит – а думает, рассвет!

ну нет меня ни здесь, ни там, - заложена цветком,

я где-то между трех страниц блуждаю в облаках.

 

- а вы, мой ангел слюдяной, не плачьте ни о ком, -

какой вы ох, такой вы бог, какой вы ах!

 

* * *

 

в идеале – двое мужчин и две женщины,

пополам затрещины и объятья,

перекрещены тени и платья –

умножены дУши в теле.

а в общем, опять я

размечталась о том, чего не было

ни вчерне, ни набело, -

                                        и в самом деле,

почему это мне

выпало б то,

чего мне было

мало?

 

 

8 февр.:

 

* * *

 

забытое слово «кулек»,

расклеванный фунтик черешни.

влачащий пыльцу мотылек

далек от улыбки нездешней.

мы так же в россии живем,

где б ни были – на том свете

блокадным пайком зажуем

все, что вам завещано, дети.

свет этот сквозит, и ладонь

теряет свою паутину.

и ждет у невы – молодой,

живой и любимый мужчина,

он курит в кулак, циферблат

раскручивается назад,

и мы, как всегда, разминемся,

и зря по снежку разомнемся.

окурок блестит на граните –

да туча летит на границе.

 

* * *          #

 

день мой страшен и суетен. он

призывает меня на поклон,

он будильником бьет по виску,

разгоняя ночную тоску.

 

и подпрыгивает, как собачка,

к подоконнику цапля ручная,

привычно хватает подачку,

и я свой отсчет начинаю.

 

повели пзк по земле,

и следы замели на золе,

и по птичьему троеперстию

я отыскиваю изуверства.

 

мише дали передозировку,

зауру привили желтуху,

неизвестный кашляет кровью,

безымянный – земля ему пухом,

 

свете не дали разговора,

михаилу – свиданья,

у этого – кровь горлом,

а тот - уже на заданье.

 

борису сломали спину –

отпусти, позвонок,

во имя отца и сына,

грехи наши, - спи, сынок.  

 

приговор звучит, наговор –

это зАговор мне в укор.

по морозу волочат в коми.

забивают свежие колья.

 

отлетает моя душа –

поспешай давай, побыстрей!

вдруг ты там своего кореша

застанешь еще у дверей.

 

обернется он и рукой

махнет на все на прощанье:

дом – это вечный покой.

на выход! с вещами.

 

* * *

 

как женщина, закрываясь «не надо»,

опрокидывается наугад, а

ты, нехорошее слово, ставишь преграду

в виде, в общем-то, смертного приговора,

а что там в обществе принято – мне придворный

чужд этикет.

                      возле арки главного штаба,

вечно сырой и прогдрогшей, - разматывая

полосатый шарф, греет руки мои прохожий,

напоминающий мне тебя, боже

праведный,

                    а все же обратно

мне никогда не хочется - в память

падать ничком. спасибо тебе, что зАмять         

перехлестывает стёжки-проспекты-дорожки

еще до подножки.

но иногда я смутно припоминаю,

и эта сцена немая,

уже безымянна, безлика,

будто луна, -

освещает мне путь одна.

 

* * *

 

от боли

ощущаю себя на распятье, и меня полощет, как флаг,

никакую, никак.

более

того, и по жизни влекома

чужой рукой,

и с листа стираема,

невзираемо на вечный покой, -

позвоночником и плечами

я нечто обозначаю,

от креста до нательного крестика

(я его не ношу, мне уместней

иные «кресты», да крест

окрест млечный), -

я бесконечна

и одинока, как перст –

еще знать бы в луче этом, чей.

 

* * *

 

все просто! понять,

                                 что никому не нужна –

не жена и не вещь,

ведь ростом не вышла, или нежна

чересчур, и невечен прищур, -

 

мишура еловая, серпантин,

а человек – один.

веткой стряхнешь налипший снег,

и уже – человек.

 

не для всех, - но учишься быть собой

перед богом и под судьбой,

на четвереньках, впотьмах, в грязи, -

кривая, вывези! подвези

 

на полпути туда, где смех

и речи родной вода

струится, и где навсегда для всех

счастлива и молода.

 

* * *

 

кто такие друзья? это ветка соседнего ясеня,

семейство ворОн и сорОка,

они тебе день разукрасили

и нЕ дали срока;

это цапля, к окну взлетающая, -

дрессированная собачка:

так и живи, пока еще

мала ей твоя подачка.

гиацинт, распустившийся рядом

и требующий внимания,

и нарциссы под снегом, садом

окружившие, и германия,

горько пахнущая дымом,

и страница по-русски.

это и стало домом

в моей золотой кутузке,

где только я да зеркало

помнят одно и то же,

да судьба исковеркала

шагреневую нашу кожу,

безразмерную память,

от которой сама я пячусь,

под которой с ума я спрячусь, -

пойдешь налево,

                           направо,

                                          прямо...

 

 

NB: Некоторые стихи пишутся как пародии на декаданс.

 

* * *

 

подсядь ко мне в кофейне, у окна.

должно быть, я желанна и одна,

а не смеюсь – так все еще не кончен

тот монолог: мой бог неразговорчив,

и я сама беспочвенна, лечу

(куда хочу, как ты уже подумал, -

а на свечу и кофе я подула,

притрагиваясь мысленно к плечу).

 

пока ты взглядом стрелку прожигал

там, где чулок перетекает в тело, -

клиент официантку прижимал

с подносом вместе, - вот и я хотела

тебе полегче что-то наболтать,

как на балах в иных веках, поручик,

но ваша рана тает на бинтах, -

сердечная, перетяну получше.

 

вам, как всегда, на фронт, мне, как тогда,

без молока и с сахаром, с пирожным –

безе, конечно, в щечку, каторга

сопутствует слезам и подорожным.

трактир пустует, сучка не скулит,

зализывая бок заледенелый.

кто этот побирушка-инвалид?

мой милый, что же я тебе не сделала?

 

* * *

 

его вчера встречали вы,

сказал – пришел по делу.

горючая печать любви

прикладывалась к телу,

 

горячий ток наискосок

свергал семью и душу,

сказал – еще один бросок,

а счастья - не нарушу.

 

он говорил, колокола

его перебивали,

и нецерковные слова

уснули в одеяле,

 

он уносил их на руках,

и, потирая руки,

витал мой ангел в облаках

и там зевал от скуки,

 

потом был дождь, и смыло нас

и в зеркалах, и в речках, -

когда ж ты вновь придешь, не наз-

ывая это встречей?

 

 

9 фев.:

 

* * *

 

у человека лицо проступало

улицей через край.

так трава сквозь асфальт играла –

блеклая, догорай

в такт любви, раздирая юбки,

пуговицы, крючки,

перья снежной твоей голубки

или окорочки.

а человек просил нащупать

путь в никуда – туда,

где бы хотелось еще бы,

с кем уже - навсегда.

шел бы своей дорогой,

не поминая бога,

приминая траву, -

может быть, доживу.

 

* * *

 

щёки снегом тереть ноздреватым

или водки плеснуть с серебра?

ты в чеканке моей виновата,

отвечать перед богом пора.

ах ребята, пора мне, ребята

по задам уходить со двора.

гиацинт перед смертью темнеет,

и подснежником дева блестит.

мы теперь рассчитаемся с нею –

для чего она ядом блазнит.

горький смех для кого сберегала,

да на двор за кого выбегала!

 

* * *

 

«Хотя любая страна – всего лишь продолжение пространства». Бродский, «Посвящается позвоночнику».

 

любая жизнь – всего лишь продолженье,

по вертикали сна и напряженья

выстраивается единый он,

подбитый нами с четырех сторон,

растущий на две, где пространства нет

и времени, - вот силуэт

из поколений.

 

любопытно, чьей

рукой он закрывает свет очей,

и от кого там застится он, бедный,

под океаном и над небом-бездной?

 

* * *

 

ни в масоны, ни в лауреаты – прости меня, нобель,

эта небыль сквозит в указателях дао,

где деревья летают, увешаны бирками,

будто в морге, и ценниками моргают.

я сюда не хочу, я иду за кибитками,

да и фата-моргана моя не мордата,

и беременный лес расступается к ночи,

протараненный: черные слезы гепарда

гумилевым и богом впечатаны в щеки.

так и надо уйти: об тебя не споткнутся,

кто уже наступает рассветом на горло

своим щебетом птичьим. - и не обернуться,

потому что следы впереди серебрятся

на листве и воде.

 

* * *

 

она не видит – замкнута в себе

и, кислород, как словород, глотая,

зайдется ночью по чужой судьбе,

очнется утром – та ли я, не та я,

так в полынье оттаяли лучи,

так обнажились кирпичи  и бревна,

и как царевна спящая, заревана,

вернется к жизни, – караул кричи.

как целовалась полночью тугой?

кому клялась до света и могилы,

над чьим плечом мерцал любимый твой,

с кем только в третьем встретиться могли вы?

а что не любишь, - мало, ненавидишь, -

так отряхнешься сквозь капЕль, изыдешь,

к самоубийству – нет, не привыкать.

не стороной прошла гроза, измяла

лицо и душу, сон и одеяло,

последний снег, нездешнюю кровать,

 

пойдем, кукушка, век докуковать.

 

* * *

 

жизнь – поверхностный сон прерывистый, -

не повеситься, и не выбраться.

ну а цвет лица - восхитителен,

понадеяться ан хотите ли?

ночкой темною не откройте глаз:

может быть, цветок в этот час угас.

между вами вдруг кто-то третий там

наклоняется да к моим цветам.

по пятам идет, нагоняет вас,

вы успеете на коня едва, -

опоздаете – а часы пробьют,

и обоих нас на троих пропьют!

 

* * *

 

ловить губами запотевший бок черники,

зеленою букашкой задыхаясь.

себе на зависть

                          сдаться

                                       в ученицы

волкам и лесу, эхом затихая.

и, затекая ручейком смолистым

вдоль по стволу еловому и злому,

самой не мучить и теперь не злиться,

и навсегда уже уйти из дому,

где и не ждут, свечей не жгут, не прячут

по закромам ни слезы, ни стенанья,

а если плачут – милые, тем паче,

хотя бы память будет за стенами,

вся – между нами.

 

Следующая подборка