СПОР
Пьеса первая
Действующие лица:
1. АЛИСА - молодая женщина, независимая, красивая.
2. ЯКОВ ~ отъезжающий еврей.
3.
КИРИЛЛ - их друг. Любит Алису.
4 и 5. ТЕНИ наверху:
ГЕНРИХ - антисемит и циник, и ЛЮДВИГ. (Когда-то - немцы).
6. Сумасшедшая СТАРУХА, мать Якова.
7. Продавец шаров,
8. Собачка.
Другие невидимые персонажи
9.
ДЕД Якова,
солдат и дезертир
армии-освободительницы; впоследствии арестант.
ГЛАВА 1
Сцена 1, Ленинградская кухня (Яков, Кирилл)
(Я.) - Мне ниже некуда упасть.
Не правдания постыдны.
Так в карты - выпадает масть
не та, и проблеска не видно.
(К.) - Не тает камень. Мы с тобой
еще пока что делим боль,
еще сегодня любим оба -
как на троих, но это проба,
похоже, высшая. Твоя
судьба - как мера - для примера -
и высшая, - ускорив прыть,
готова ям на всех нарыть.
Какого дьявола! Ты катить
не на разведку, - ты бежишь!
Кому наш поминальный кадиш
мы адресуем? Кошка в мышь
не превращается. Порою
не ты разыгрывал героя;
но как же ты в глаза ей глянешь?
билетом слезы ей утрешь?
ну, на себя-то этот глянец -
передо мной - не наведешь?
Кому ты лгать пришел, кого ты
предашь, и в чем ее вина;
что ждет тебя, раба?
Работа?
кому ты нужен там?!
(Я.) – Она
и не узнает. Я уеду
через Варшаву в эту среду.
Сцена 2. (Та же кухня; Яков, Алиса.)
(Я.) - Алиса, думала ли ты
про ностальгию? У плиты
какие мысли посещают?
(А.) - Они дождя не обещают.
(Я.) - Привычен им бурак, барак?
любезен брак, бедлам, бардак?
(А.) - Им брак любезен. Из Бней-Брака
как раз транслировали драку.
А нам при нашем атеизме
кого ж еще смещать в отчизне?
Овечьи горы и леса
в Израиле, в окне овечьи
стада на небе. Человечьи
оттуда слышу голоса,
где ностальгию или смерть
с утра выравнивает твердь.
(Я.) - Алиса, мысли старят женщин.
Тебе при жизни рай обещан,
а неземная красота
твоя пугает нас.
(А.) - Кого же?
(Я.) - Меня, о боже.
(А.) - Всё же?
(Я.) - Всё же
- меня, Кирилла, всех вокруг. Завоевателей не любят.
(А.) - Парис Елену...
(Я.) - Да, но люди
запомнили: пришел Парис.
А что увел, и кто был мужем,
и что ей нужен был...
(А.) - Ей нужен
был суженый. Как ни борись,
но побеждает сила. Милый...
(Я.) - Я не о том хотел.
(А.) - Но было
так...
(Я.) - Знаешь ли, отцам в плену
не слаще было.
(А.) - Есть.
(Я.) – Постыло
мне все. Предам ли я страну?
Кто измерял мой стыд и трусость, мое еврейство, вашу русскость,
мой страх признаться, кто я есть,
тут - свой, а там чужим я буду, не отличимый от Иуды, -
я знаю, в чем судьба моя. Египетская ночь продаже
не подлежит.
(А.) - Подложат.
(Я.) - Блажи
хозяйской где же отслужить?
(А.) - Но жизнь идет, и нужно жить.
(Я.) - ...Алиса, знаешь ли, что мыло немецкое душистей кожи
твоей, а тронуть - выше сил.
Хотя эпоха все забыла
(с тобой мы тоже много позже
росли), я вижу, кто месил
из наших жил, из наших жизней!
(А.) - Так не изнашивайся, память!
(Я.) - Но не могу я и с отчизны
стереть погромы, лагерь, ночь.
Висит на шее мертвый камень.
(А.) - Я не могу тебе помочь.
Сцена 3. (В комнате Алиса. Кирилл пытается ее отвлечь.)
(А.) - Кирилл, ты слышал, тихо в доме. Часы стучат.
(К.) - Часы идут.
(А.) - Нет никого сегодня кроме,
а только я - и там, и тут.
Да эти овцы кучевые летят и тают...
(К.) - Кочевые? (А.) - Летят и тают...
(К.) - Только вы и я тоже.
(А.) - Мертвый телефон.
(К.) - Дакай-ка мы сегодня выпьем и помолчим. На счастье выльем.
(А.) - А вдруг случилось что-то? Он...
(К.) - Сезон кончается. Вернутся друзья. Деревня пьет, очнуться
никак еще не может.
(А.) - Он...
(К.) - Урон такой хозяйству. Залпом
ты выпей, разноцветный запах
у южных вин. Так лучше.
(А.) - Он...
(К.) - Был у меня знакомый парень,
он мать кормил и благодарен
ей был, что при смерти живет,
и покупал икру по блату,
чтоб выписали из палаты, -
а дома морфий брал, и вот
ее, кричащую от боли,
они почти что не кололи,
себе всё оставляя...
(А.) - Он...
(К.) - И так до самых похорон.
Сцена 4. (Некоторая смена декораций, Алиса, Кирилл.)
(А.) - Теперь я знаю, что произошло.
Как вы могли, посмели как?
(К.) - Посмели.
(А.) - Как дешево! Во мне любовь зажгло ничтожество.
(К.) - Любовь зажгло похмелье.
(А.) - Как плачет дверь! - теперь я буду знать.
Так плачет зверь.
(К.) - Теперь ты знаешь.
(А.) - Знаю.
Пусть любит так, как я люблю, другая
его. Серсо - любовь.
(К.) - И это знак.
(А.) - Но пропади ж он пропадом! Поеду
за ним, за ними.
(К.) - Поедом ты ешь
себя, так унизительно - по следу
ползти, пытаясь вклиниться промеж.
(А.) - Квасной патриотизм куда заводит.
С кем прадеду шептаться под землей? Могилы бросил. Кем он на исходе
предстал, еще ни мертвый, ни живой?
Он ссыльный странник в сальном анекдоте,
не тот мужчина - или я не та?
...Меня он поручил твоей заботе?
(К.) - Не поручал. Забудем. Суета.
(А.) - Теперь моя двуспальная могила –
ты, тьма, ты, однобокая кровать,
двубортная забота, мне постыло
на каждый шорох двери открывать.
(К.) - Я подарю тебе тебя.
(А.) - Меж нами отныне он. Я шорохи ловлю!
(К.) - Не называй своими именами
пока всё это. Я тебя люблю.
Сцена 5. (Небольшая смена декораций под утро. Алиса, Кирилл.)
(А.) - Система замкнута и неконтактна. Нет места в пьесе никакому акту.
Оставь меня. Как мыши, сумрак мне отныне нужен, от унынья нишу
ищу и в голос вою при луне,
под утро - тише.
(К.) - Я тебя услышу.
И этого достаточно вполне.
(А.) - Трамваи скоро вымрут. Знаешь, звёзды
к утру перестают мигать, и средство
от любопытства посторонних есть –
стать скучной, скрыться.
(К.) - Спи, ребенок, поздно.
(А.) - Я в этой жизни не могу согреться,
вот кем-то мне придуманная месть.
И не герой, а моего романа!
(К.) - Довольно, спи, родная. Слишком рано.
(Кирилл; внутренний монолог, - обращается в пустоту.)
(К.) - Как заразительна беда! Обманный трюк, и крепко вбитый
от люстры крюк. Петлю сюда, -
так я вишу, тобой убитый,
но ангел смерти - Азраил -
тебе Израиль не откроет,
всё то, что в небо он зарыл,
перед землею не отроет.
Ты между двух огней - коней
не удержать, - ты между нами
не помышляешь обо мне,
пока мы вместе будем. Амен.
(Алиса - о Якове, внутренний монолог. Обращается в пустоту, бредит.)
(А.) - По ту, но ту же сторону от дыма,
Эдема, где страна - всего страница,
посажена для нас обоих дыба,
а дива не пристало сторониться.
Мы встретимся - с ума схожу, летаю.
Иди ко мне - давай с тобой поспорим,
что свидимся, - я только подлатаю
немного раны, траченные горем.
День смерти - ужЕ воскресенье,
дань памяти, тень уваженья.
Нам нету ни сна, ни спасенья
в движенье, движенье, движенье.
И судороги дорог
становятся нам поперек.
И головы взглядом печет
какой-то особый почет.
И жирные звезды дрожат,
а кровь - погремушка - не в счет,
и некуда нам уезжать.
Я мысли читаю твои,
им
нет расстояний, и мне ты
сулишь (но к зиме соловьи
еще холодней, чем монеты!)
Зовешь ты меня - я приду,
я мылом пропахла военным.
(Я немцем была или пленным?)
И роли меняю в бреду.
Нет-нет, на пороге постой,
не ближе, мой боже, мне страшно,
я так не хочу на простор,
мой мир - парниковый, домашний,
куда же ты тащишь меня,
зачем в заоконную темень?
Ни ночи там нету, ни дня,
о господи, ангел мой, демон!
(Тени сверху - I и 2, Генрих и Людвиг.)
(Г.) - Она почти близка. Еще немного.
(Л.) - Ты слышал сам, ей ни к чему дорога.
(Г.) - Зато она внимает голосам
и так послушна!
(Л.) - Но она не любит!
(Г.) - Она не любит, но не знает, Людвиг.
Она любима. Расскажи ей сам.
(Л.) - И не любима. Тот уже - на месте,
подвержен солнцу, ветру и сиесте
подвластен, и под серою луной
приниженно пережидает зной
в ныли пустынной; для нее - ни слова,
перерожденья долгого и злого
не в силах осознать и переждать.
(Г.) - Смотри, в постели мечется опять.
Давай уйдем.
(Л.) - Немного постоим,
она не видит нас.
(Г.) - Но здесь двоим
не место.
(Л.) - Отказала им обоим.
А мы свои старания удвоим.
(В комнате - Кирилл, затем Аписа.)
(К.) - Как пахнет серой. Не кури в постели.
Ну поезжай. Что я еще скажу?
Оттуда не вернуться. В самом деле,
неважно, с кем ты.
Всё, я ухожу.
(А.) - Постой, побудь. Меня пугает сумрак
и эти тени на стене. Как будто
мной управляет небо.
(К.) - Небо - сурик
сегодня, как всегда зимою утром.
(А.) - Вчера шел снег. Меня пугает холод.
Не обнимай меня.
(К.) - Не обнимаю.
(А.) - Женись, когда уеду я. Ты молод.
Красив, умен и смел.
(К.) - Я понимаю.
(А.) - Я уезжаю. Я люблю обоих.
Так не бывает. Выбирает кто-то
за нас, диктуя трусость или подвиг,
а я мучительно читаю ноты,
я спотыкаюсь, изменяет слух мне,
я падаю и поднимаюсь снова,
я продвигаюсь - так идут по службе,
и вверх и вниз идут. Скажи мне слово
последнее.
(К.) - Последнего не знаю.
Я навсегда с тобой, а расстоянье –
какая-то субстанция связная,
не чувство и не знание, - иная.
(А.) - Но правда ли, что буду не одна я?..
(Расстаются.)
ГЛАВА 2
Сцена 1. (Святая Земля. Водопад Эйн-Геди, "Глаз козленка". Встреча Алисы и Якова.
Алиса — восторженно и убежденно,
в состоянии эйфории.)
(А.) - Ты знаешь ли, что не было меня?
Мой Менелай, я рождена под
оком
Востока, я, пронизанная током,
люблю весь мир! Полцарства за коня,
несущего к тебе; неопалим
вкус иудейской буквы - щебет сочный,
шербет, щебенка, отщемит. Заочно
прощаю, что в аду неумолим
был и меня покинул - без меня.
Соленый ветер от морских сугробов
нас оставляет вовсе без покровов
и в солнце отражается, маня!
Читаю с двух сторон, и кипарисом
любуюсь (кипарисом, - не Парисом!),
а водопада слёзная струя
листву бамбука вяжет надо мною,
над нами - нет, над нами и над морем,
где леопард гуляет у ручья!
(Яков обреченно:)
(Я.) - Все это
обернется горем,
у ангелов должны быть топоры...
Пока они смеются до поры,
но доброта весомей с кулаками.
Пусть я гадать по звездам не берусь,
жива страна рассеяния - Русь,
она до нас дотянется руками.
Но что тебе тут может подойти?
недалеко нам вместе по пути,
чужая кровь еще тобой гордится,
но ты не птица, - падая, лети,
чтобы лицом к себе не очутиться,
а то заглянешь в душу глубоко,
а там от солнца сохнет молоко,
которым на снегу тебя вскормили,
а там живая речь - не уберечь
ее в растворе соляном. Заплечь –
тебя не звали, не тебя громили,
и не по росту шили для венца
нерусский саван русского отца.
Всегда на дне ты будешь "половинка",
и лишь до срока всё тебе в новинку.
(Тени 1 и 2, Генрих и Людвиг.)
(Г.) - Ты, Людвиг, прав был, новый поворот –
еще не от ворот, но потеплело.
Мы дали им продвинуться вперед:
к чему ей ноги, талия и тело?
Не устоять тут было бы смешно!
(Л.) - Довольно, Генрих. Продолжать грешно.
(Г. - иронично) - Какой морали нынче ты привержен,
что слышу я? Давно ли ты воздержан?
Какому богу мы теперь слуга?
На тараканьи смертные бега
взирая сверху, я скучаю, Людвиг:
так часто тщатся притвориться люди;
сравняться с нами; нас преодолеть.
У них всего один критерий - смерть,
и мы, невидимые тени, - тень
над явью. Разве ночью правит день?
Но, как Ничто воздействует на них,
мы открываем им в последний миг.
Я немец. Я народ сей ненавижу
негнущийся; ступаю в эту жижу
у скользкого ручья за красотой
и за любовью: на Земле Святой
она нашла в нем что-то! Сионизма
ему прибавь. И пусть ревнует он.
И не спеши: всегда успеем, тризна
к его услугам с четырех сторон.
Мне интересней выбор...
(Л.) - Дальше? Ну же,
ты вспоминаешь? Я всё ждал, когда ты.
Здесь узел туже!
(Г.) - Что ж, ему же хуже.
В окопе струсил дед его, солдатом
он был. И по счетам платил полжизни, перебороть себя хотел. В отчизне
он свел себя на нет, из лагерей
бежал - и впрямь героем был еврей.
(Л.) - Ты застрелил его?
(Г.) - Да нет, осечка случилась. У мальчишки голова
напутала.
(Л.) - Зато его овечка
пока всё больше, кажется, права.
(Яков -Алисе; продолжение диалога.)
(Я.) - К чему мне гойка, посуди сама?
Свое распутство женщины скрывают.
Мы их приводим в стылые дома,
они одежды сами с нас
срывают.
Мой друг Кирилл мне говорил... Постой,
мы на тебя поспорили! Пустой
был разговор, и я жалел о нем.
Ты не докажешь мне, что ты невинна.
Ищи себе отдельный угол, в дом
не приходи, чужая половина –
не пара мне! При внешности твоей
не пропадешь, любому будь подстилкой.
Тебе все песни свищет соловей –
наполнит за ночь он шутя копилку.
Сцена 2. (На городской панели Алиса, Старуха - мать Якова, затем Генрих.)
(А.) - ЧтО я скажу вам, как маме?
Вы уезжали больною,
я не успела за вами.
Что-то случилось со мною,
разве меня вы не звали?
Обе теперь на панели,
я помогу вам едва ли:
быть милосерднее - мне ли?
(Сумасшедшая старуха:)
- И улица - кормилица моя,
когда не остается ничего,
то небо есть, а неба нет - земля
у Бога, между пальцев у него.
И в близости такой неимоверной
очистимся от памяти и скверны!
Подай мне, детка!
Вот еще монетка.
Когда судьба поставит на колени
в углу соборном (и церковной крысой
по маковку) - я не дождусь явленья, хочу я снег поцеловать, Алиса, -
на кладбище зовут и плачут предки, мне снится дом, -
а ты еще монетки пересчитай, не обижай старуху.
Нет у меня ни зрения, ни слуха,
да где-то Яша был, сынок, забыла.
Но для тебя есть на примете милый,
а с ним собачка. Эй, подай мне, пёсик,
да посиди со мною! - Ветер носит...
(Появляется Генрих, принявший облик прохожего.)
(Г.) - Что, бабушка, пришла твоя Алиса,
ты говорила - дочка?
(С.) - Опоздала
она ей стать. Гляди-ка, притворился
раввин соседский маленькой собачкой,
а у меня-то для него заначка,
кусочек сала бросили - ох, мало.
Ну, пусть помолится за нас, узнала
его, а никому не рассказала.
(Г.) - Не плачь, Алиса. Я отсыплю мелочь -она тоску забудет, страх и немощь.
Так вовремя
сойти с ума
она бы предпочла сама, когда бы выбор был.
(С.) - Подай мне, Геринг, нет, имя путаю, - не Гитлер, Генрих,
ты говорил? Когда была война,
я различала ваши имена.
Я в погребе скрывалась больше года,
там дети не росли... Потом Ягода пересадил - мы лес валили там,
где немец шел за нами по пятам
по лагерям. А ты мне вместо сына.
(Проходит продавец шаров. Генрих - снисходительно:)
(Г.) - Алиса, хочешь этот шарик синий?
Ну, выбирай. Сказала бы старушка,
в руках у бога шар земной - игрушка, -
довольствуется всяк своей игрой,
не нарушая общий серый строй.
Пойдем к машине. Пообедать можем
в китайском ресторане, итальянском;
совсем худая ты и непохожа,
я вижу, на себя. Зальем шампанским
чужие беды! Я исполню, право,
все пожеланья. Что тебе по нраву
теперь?
(Алиса — в сторону:)
- Был человек такой, Кирилл,
и он мне тоже это говорил.
Сцена 3. (Тени - вдвоем, Людвиг и Генрих.)
(Л.) - Так я моту поздравить? Искушенье
логичное сулило завершенье.
Красавица залетная твоя
ослеплена благополучьем
мнимым?
(Г.) (задумчиво:)
— Представь, она все так же смотрит мимо,
как будто видит смутные края,
как будто слышит голос чей-то близкий.
(Л.) - Я думаю, низвергнута так низко,
не устоит!
(Г.) - Я уступил ей дом.
И золотом украсил, и камнями.
Я напоил до слез ее, потом –
как кошка пробежала между нами.
Цветами пол усыпан, и она,
когда мы вместе, все равно одна.
(Л.) – Ты знаешь ли, что к ней приходит Яков?.. Подозревал ли ты когда-нибудь,
что ревновать умеешь? Этот путь
не для теней. Твоя любовь, поплакав,
мальчишку не пустила на порог.
И это, Генрих, нам с тобой урок.
Сцена 4. (У дверей новой квартиры - Яков, затем - Кирилл, видимый только Якову и теням.)
(Я.) - Открой, Алиса, я мечусь, я раб. Приобретаем, лишь когда утратим.
Я полюбил. Еще я слишком слаб.
Кем у тебя я, у себя украден?
Верни меня. Ни Руфь, ни Авраам,
ни Моисей не рождены еврейством –
ты станешь нашей. Ты погибнешь там,
тебя всю жизнь продержат под арестом! Проклятый Бубер ирав: я - мой народ,
мы повторим судьбу поодиночке.
Пусти, Алиса. Кто там у ворот?!
Он управляет мной, дойти до точки –
а не до сути. Как послушен ум!
О, твой ариец и язычник, идол!
Волна влечет, в ушах - огонь и шум.
Не мучайте, не видел вас, не выдал!
(К.) - Так ну же, Яков, я тебя держу,
ты нужен ей, вставай же понемногу,
я сквозь тебя моей любви служу,
любовь есть бог, и все подвластно богу.
Когда себе ты верен - все с тобой;
и если я не рядом, - что мне влиться
в чужую душу? Я - морской прибой,
земля и воздух, я меняю лица;
твоей рукой ее я обниму,
и не тебя - меня она желает!
Тебе и не осилить одному
такую бездну, - рана ножевая –
моя любовь. И кто бы ни оттер
тебя локтями, славой и удачей,
но путь твой прям, глаз -
точен, слух - остер,
жизнь после смерти для нее я значу.
Так ну же, Яков, ты связуешь нас!
(Но кто-то тоже в эту дверь стучится...)
Я посмотреть хочу в последний раз, -
перенесусь туда, для них я птица
на том суку, - о чем мечтать не мог,
дает любовь: пока ты с ней, ты - бот.
(Появляется Генрих, обращается к Кириллу:)
(Г.) - Кирилл, меня ты вывел из тени
и из себя выводишь. Мы одни, -
они не замечают нас. Послушай,
зачем в меня вселил живую душу
и смертный страх, - сомнением объят,
я подчинен тебе - не раб, не брат? -
от Августа до Гитлера познав
(до Муссолини, Сталина - и ныне),
что дум властитель - властелин держав,
диктаторство живет в отце и сыне,
оно непреходяще и оно
нам диктовать условия вольно.
Так Ицика оставил Авраам,
как Яковом вращаю и владею;
страх после должен въесться - по утрам
я сам от этой мысли холодею.
Он должен быть - и нет его, отцы,
не заживив ожоги и рубцы,
протягивают сыновьям ладонь,
как в первый раз, бросая их в огонь.
А стон стоит! - он исключает ропот,
и ничему людей не учит опыт.
В истории, в любви любой урок
не в прок, а мы клянемся дать зарок:
их - не жалея, истребив народы,
мы отвечаем на призыв природы.
В разгар очередного всесожженья
они питают к небу уваженье,
а ныжив, перечеркивают годы.
Так роженица забывает роды,
и сын ее не помнит, кем он был:
он, баловень судьбы, себя забыл.
От Ницше и до Нилуса примером
испытанным и действенным химерам -
история сама. Пошли блокаду
шутя хотя бы в облике джихада.
А на земле кто знает, что расизм
теперь на них взирает сверху вниз?
Заплывший мозг - и алчущий. Ты сам
как долго подчинялся небесам!
Я никому не уступаю даром,
когда торгую я живым товаром,
и если о себе ты возомнил,
то для тебя есть место меж могил,
и я тебя не искушу богатством,
и братством соблазнять не стану. Драться
ты хочешь с тенью. Но свою Алису
я вижу сверху; ты же видишь снизу,
и если мы с тобой ко всем чертям
одну любовь растащим по частям,
я за нее ручаться не берусь,
что сохранит она и смысл, и вкус.
ГЛАВА 3
Сцена 1. (В новом доме, как прежде.
Яков, уходя на фронт, прощается с Алисой.)
(Я.) - Прощай, моя родная. Недотрогой
придется быть еще немного. С богом!
Хотя - к чему? Так сладко целовать
и позволять к себе прикосновенья!
На несогретую огнем кровать
ложиться холодно. Одно мгновенье
любви
нерастяжимо на всю жизнь,
вот одиночество. Так не ложись
одна, не вспоминай по вечерам
и писем не пиши: бумага лжива.
На карте мира горстка "наших" стран –
мы видим только ту, в которой жили.
Ее "катюши" метят по своим,
а ты не плачь от полуночных скадов.
И сами мы не знаем, что творим.
Не провожай. Туда нельзя. Не надо.
Сцена 2. (Алиса одна, там же.)
(А.) - Всегда воздушную тревогу
мы ждем у самого порога,
ее предчувствуя. Война
привычкой к раненым сильна
и к смерти. Под ногами бездна.
Стучат.
(Входит Генрих.)
Ты, Генрих? Ты проездом?
Как страшно: на короткий срок.
Письмо? И что там между строк?
Что Яков посылает с другом?
Как все наполнилось испугом!
Вы оба живы. Снова вой
у нас над самой головой.
С тобою будто безопасней.
(Г.) - От горя ты еще прекрасней.
Мне хватит на моем веку
от пули бегать по свистку.
Ты улыбнулась! Мы должны
поверить: больше нет войны.
Сцена 3. (Людвиг и Генрих.)
(Л.) - Что веселит тебя, мой друг?
Ты стал похож на человека –
все так же валится из рук.
Я видел, как твоя Ревекка,
отправив мужа за порог,
тебе сама открыла двери,
пока он давит на курок?
Надеюсь, что она потери
и не заметит!
Хочешь сам
его отправить к небесам?
(Г.) - Он и на фронте безопасен.
Посмотрим, повторит ли он
падение, и я согласен –
тогда он деду на поклон
предстанет позже.
(Л.) - Но, быть может,
он подвиг совершит в бреду?
(Г.) - Я буду рядом. Обезножит
он от осколка на ходу
во славу нации, свободы,
Израиля - и мне в угоду.
Я рад, что развязал войну.
(Л.) - Пока не чувствуешь вину?
Что человеческое чуждо
еще тебе? Какие нужды
испытываешь меж людей –
не иудей пока, - халдей
у женских ног, соперник смертным?
Тебе не совладать и с ветром
отныне!
Слышал я, Кирилл
с тобой об этом говорил.
Ты изменил себе, - впервой
теням! - презренье и обида;
они кивают головой
в согласье разве что для вида,
но вой стоит на небе, вой
сирены заглушив. Без спросу
нельзя жонглировать Землей
и ставить вечные вопросы
не под сомненье - под удар.
Куда завел тебя угар!
Ты заземлен, и нет возврата
назад
служителю разврата.
Сцена 4. (Алиса, мысленно обращаясь к Кириллу.)
- Кирилл, я чувствую тебя сегодня рядом
в чужой стране, где пули в поле - градом.
Не приходи ко мне, пока бомбежка,
тебя заденет - пережди немножко!
Я согреваюсь под счастливьш взглядом,
я слышу смех - не подходи, не надо,
вчера ушла из дома даже кошка
последняя - как дым, через окошко.
Мне ни к чему неправда и бравада,
и я отбилась от родного стада,
оставила страну и наших близких,
я изменила всем - и в обелиски
уже переливают - полной чашей –
теперешних друзей моих
и Яшу.
Ты знаешь всё. Твои читаю мысли
и под твою диктовку, мне казалось,
как будто вслух звучат мне эти письма,
я предаю, испытывая жалость
к себе, и непосильна ноша наша,
когда не ты пришел ко мне, а Яша.
Я и сегодня слышу эти речи,
и если Генрих обнимает крепче,
я узнаю тебя и нем, и руки
всегда твоей касаюсь, вопреки
всему, а он сжимает кулаки.
(Входит Генрих.)
...Вернулся, Генрих? На исходе дня
и нашей жизни - поцелуй меня!
Чем ты расстроен? Трою не вернуть
из-под обломков! Ты собрался в путь?
(Генрих, целуя ее:)
- Войной наказан я или любовью -
я искуплю вину солдатской кровью,
я постараюсь Якова сберечь,
и, если б мог, я прекратил бы бойню,
и что б я сделал, чтоб тебе спокойней
жилось!..
Я ухожу, и камень с плеч.
Сцена 5. (Кирилл и Генрих. Кирилл - уходящему на войну Генриху, рядовому:)
- Как смел оставить ты ее одну?
(Г.) - Я погибаю, все идет ко дну.
(К.) - Не лги себе. Ты обречен богами,
затоптанный святыми сапогами,
закончиться, хозяев ублажив.
(Г.) - Я воевать иду, пока я жив.
(К.) - Ты обречен, убийца, новой жизни;
как человек, ты посвятишь отчизне
существованье и конец земной.
(Г.) - Уйди, Кирилл, не говори со мной.
(К.) - Диктатор, ты у ног моих распластан,
ты гонишь - и цепляешься за лацкан,
ты всеми брошен,
не любим никем,
ты мой слуга, ты у меня в руке –
и мне противен. Кто любовь прогневал,
презрен живыми
и оставлен небом.
Сцена 6. (Невидимый Кирилл и Алиса.)
(А.) - Победа осветила две страны,
как будто вовсе не было войны.
Так одиночества нет у меня –
я без тебя не проживу ни дня!
Иди ко мне!
(К.) - Я рядом, я с тобой.
Солдаты возвращаются, отбой.
Встречает Яшу на дороге мать,
а что живой, ей не дано понять.
И нам уже не сообщит никто,
что Генрих был ничем,
и стал ничто,
и на горе Масличной между тел
его не упокоят, как хотел.
Не уезжай отсюда никуда;
струится жизнь быстрее, чем вода,
от ностальгий лекарство - только в нас,
я предлагал тебе его не раз.
Гармония не связана с эпохой
и почвой,
наша почта легче вздоха,
не разлучают ни земля, ни смерть,
не властвуют над нами тьма - и твердь.
Я обниму тебя через века,
любовь!
И в том тебе моя рука.
Беэр-Шева, 16, 17, 22 и 30.07.1993