ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ. - СМЕШАННЫЕ СТИХИ –
ЭРОТИЧЕСКИЕ, ФИЛОСОФСКИЕ, ПОЛИТИЧЕСКИЕ
(продолжение дневника); подборка постоянно пополняется.
14 сентября 2005:
***
Д. (Ответ стихотворцу):
Я чувствую себя с тобой в борделе,
когда ты требуешь отдачи слова,
срывая леской влитые бретели
и тормоша излишества улова
на живчика с понурою головкой,
на дождевого, с тошнотворным духом,
и требуха блестит, как пикировка
душ, лакировка чувств.
- Я, потаскуха.
***
Алмаз раздробленный вбирает по краям
Вот этот яд, из рая выпущенный дымкой,
Вот это преломленье по складам
Луча, разомкнутого невидимкой.
- Вот это я на обороте, это тень
По грани извивается прилежно,
Как будто снова будет день. Надень
Кольцо на память, стороною внешней,
Изранив нежным отсветом сирень.
***
со вмятинкой
на носу от очков,
но еще не змея,
и не архивная мышь,
а что молчишь –
так ты - уже вовсе не я,
мой 44-й чиж,
будь
таков, -
ледяная струя
облаков.
***
лето срЕзал невермор,
навернулся на, гроза,
лучше выдумать не мог,
до сих пор катИт в глаза.
у него головка сыра,
у меня скорлупка лука,
ни отца тебе, ни сына,
эта блудная разлука.
эхо катится в кусты,
мы с тобою кар на ты,
мы на вы идем, топорща
кости по ветру - так проще
удержаться на весу,
скинув мертвую росу.
***
лишенцы родины, легавых маята,
мелована последняя черта –
не преступить разлуки и разлёта –
впрессованы в костистое болото,
когтим по воздуху, от неба далеко.
пьет нёбо дым, прогоркло молоко
отечества, и сумрачно стоят
кривые елки.
волки сквозь двустволки
палят по нашим пристально, и в ряд
шерсть дыбится и жженым тянет с холки.
никто не виноват в моей крови,
замешанной не на любви, на мыле
погони от себя, когда ловили
всем скопом и, как вошь, тебя давили,
а прижимая, падали: лови
и, не горюя, не зови, не плачь, -
вот только смерть
последнюю
напрячь!
25 сентября:
***
Сухомятка любви распростертой издалека.
Непочата река.
Несмываема жизнь из-под маски посмертной.
Нескончаема речь перелетная, где облака
Переходят
в меня
за чертою последней.
Так прозрачна нектарная груша
со вдавленной шкуркой, -
Каплет свет, поглощаем песком
между мной и окурком.
* * *
еще я не ложилась с торгашом
ни нагишом... – пока карандашом
он по бумаге водит или телу, -
толпа, конечно, нас соединит
и сon la coda* лучезарный вид
придаст, как, впрочем, я сама хотела.
* итальянский сонет с хвостом, когда примечание бывает длинней стиха.
* * *
в начале слово и в конце, без нас.
мед кожи не струится напоказ
и в пересказе жизнь деревенеет.
но разве ты уже встречался с нею
не в первый раз.
* * * #
боль гаснет как закат –
но не чужая.
тебя я скорбной мыслью провожаю
туда, где муки нам обречены,
где сны, не охлаждая
(строем, строем),
не помнят, что мы срок себе утроим
за счет бессмертья – стерты. спасены.
* * *
Как ты молишь меня оглянуться,
как ты лижешь узор моих туфель!
Но туда, куда я улетела,
не берут, и сердца там не бьются.
Ту иль нет обнимал ты ночами,
не признАешь при свете костра:
я сестра тебе, и палачами -
cтанем сами, как солнце, с утра.
* * *
(простенькое).
змеей свивается страсть
и размыкает концы.
не взлететь – но и не упасть,
отвернитесь, птенцы.
у святого отца дождем
солнце заслонено,
но тЫ был не мной сожжен -
нам с тобою и днем темно.
мир мой уйдет со мной
хвост, чешуя, зизгзаг,
больше ли, меньше одной -
дай мне оттуда знак!
* * *
Мои друзья, вы сладко предаете
Самих себя, поскольку нет меня,
И пыльный луч сквозит на переплете
Не причиняющего боль огня.
* * * #
тиран – это ноль
без палочки, родом из детства,
ему и воздастся соседство, -
не вознесется
туда, где ты был - позволь! –
его отодвинул
из первых рук
пощечины и усмешки
27 сентября:
* * *
плоть слОва осязаема, на вкус
капризна, и на запах многозначна
разорванная нитка спелых бус
надкусана и выпита достаточно, -
над разлинованной рекой аккорд
разлился горлом – и землею тверд.
* * *
чужая кровь на теле -
муха, рыба...
но нА
большой дороге жизни
я погоняю
сумрак золотой,
сама не знача под его пятой
ни знака, ибо -
дым в моей отчизне.
29 сентября:
* * *
Эдит Пиаф тоскует по Парижу
Я в облаках ее не слышу, - вижу,
Как ниже опускается она –
Потрогать мостовую под прицелом,
Вздохнуть в прожженой церкви, за пределом,
И превозмочь в безмолвье времена.
Хрустит пластинка – стылая, чужая,
А я, когда отсюда уезжаю,
Свищу дробленым горлом боевым,
Чтоб вы слетались на мою добычу
И певчей птицы среди этой дичи
Не чуяли за кругом меловым.
* * *
я беднее церковной крысы -
ни ключа у меня, ни крыши,
ни отца у меня, ни сына,
ни россии нет, ни трясины,
в чистом поле стою на грязном –
вижу жизнь мою несуразную:
как же это душа замирала,
взор дрожал, румянец светился?
так любила я и умирала,
исчезая, как солнце, в выси.
...я тебе завещаю – небо
неохватное, море сонное,
лес щекочущий, даль, за нею –
мы с листвою из хвои сотканы.
* * *
пахнет кошками песок
от войны наискосок,
лето пышное прогрето,
каблуком стучит в висок.
песня выпита и спета
с детской пятки на носок.
- ну еще один бросок!
* * * #
ой нет, уже хватило мне петли
сжимающей, прожегшей с кожей голос,
где, зависая в метре от земли,
о небо я с размаху укололась,
твоей достало боли мне сполна,
стучит в висок и плещется она
и, веером по рейну разливаясь,
кричит вослед: россией движет зависть
и злоба вековая, дотемна
змеею в каторжанке извиваясь.
* * *
веером раскрытый рейн
в пене дикой и смертельной
дует белую сирень
над свечой твоей постельной,
загибает огонек,
тихим немцам невдомек.
приютившая чужбина,
ты – по имени марина,
но увы, у вас там ночь
с нами справиться невмочь,
где на произвол бессилья
нас оставила россия
и глаголит только птица,
пролетая, чтоб разбиться.
* * *
(будничное, посмертное).
остекленевшая музыка отзвука
в заиндевевшей мозаике воздуха –
так ты уходишь навеки,
птицей качаясь на ветке.
так ты сказал: - эвтаназию
я подписал на четверг
следующий.
разве я
жизнь
опроверг?
...............................
мой мир не пошатнуть,
мой миг не обесточить:
ему – счастливый путь,
мне – прочерк. многоточие.
30 сентября:
* * *
(euthanasia, греч.: благая смерть).
мы на разных берегах
леты,
но я чувствую пока,
где ты,
боль отходит тяжело,
сыто,
отпотевшее стекло
смыто,
полегчает, погоди,
память,
подниматься к нам тебе –
падать,
перекрикивая тишь,
ветер,
ты один за нас молчишь:
дети!
* * *
в легкой жути перламутра
это утро настает,
в нем предписано кому-то,
как в последний путь, в полет.
кто меня богаче? лишний.
не иначе, я тебе
оставляю мир всевышний,
жизнь - и смерть впридачу, пишем
многоточье, два в уме.
светлой памятью трагедий
свет затмив, себя прокляв,
тише будем, дальше едем,
непроглядный мрак поправ.
* * *
папиросную бумагу облаков
отлистали насухо назад
и навзрыд, поскольку был таков,
кто зарыт с восхода на закат,
кто закрыт от нас и припечатан
лентой рейна, жизнью непочатой,
одуванчиковой россыпью лучей –
кто ты, где ты, как ты там, ничей?!
11 октября:
Формула
время, конечно, течет –
и перепрыгивает
через ручеек
Леты,
где ты
бесконечна.
* * *
я оглянулась на жизнь -
и она от меня отвернулась:
оказалось, что не было жизни, -
впереди она или побоку, -
возьми ее или облако,
если дано, но -
отсутствие облика
человеческого и небес-
ного
* * *
чистый лист
лица нечитающего,
не вычёрпывающего воду
из
текста небосвода
* * *
я не хочу
цыганского романса
из-под пера толпы -
для признаванса:
мне холодит прокуренный висок
наискосок молчанья
дождевая
тоска.
братва ликует ножевая
уже у левого соска.
* * *
не назначай во сне свиданья!
и там потерпишь опозданье.
* * *
ты мне делаешь предложение
лет уже, наверное, 20,
и это точно уже не я,
что отказывает,
забывая признаться.
так по кладбищу памяти рыщут -
ищут могилу, будто грибы,
и спотыкаются: ты еще
здесь? общей крови, судьбы.
* * *
я сама тебе - ковровая бомбежка,
полюби меня, помучайся немножко,
а душа развилась, как червяк:
отрезвилась, не унять никак!
* * *
Бог пишет птицами по небу и в снегу,
Он чертит ивами в воде и под землей,
я, задыхаясь, от него бегу, -
а Он все кашляет моей золой.
* * *
наложение невы и рейна,
оползание другого берега,
эта зыбка – марево, неверно
исчислять тоской неимоверной
по тебе: тебя на свете нет,
нет и света, и меня, и слова:
мы во сне бы разминулись снова
* * *
ты видел счастье быстротечное?
забудь его: оно чужое.
вода проточная, конечная
лишь притворилась дождевою.
двойная радуга над полдником,
и на линейке руки подняты,
и флаг струится, как свеча,
и кожа, горяча, папирусом
стирает - что травою выросло
и не раззужено сплеча.
* * *
опрокинутая луна -
как девственница, лицом
и отсутствием выраженья,
не сбежит ни от, ни на,
перед своим концом
не чувствуя униженья.
а он прогуливается
по проторенной светом дорожке.
- не замочи ножки.
Еще.
до тебя, как до этой горы виноградной, кажется – близко.
нет еще ни награды, ни града, ни обелиска.
еще камушки сыпятся вверх, а не вниз, и звезда потайная
говорит, что еще не померк, не завис, и что тяга земная
принесет тебя с первым дождем, - и мы ждем, и еще не одна я.
Уже.
я забыла, как меня любили.
нет, не помню восхищенных взоров, -
слишком много было их, прохожих,
а самоубийцы в стороне
под землей вздыхают обо мне,
потому что наконец-то скоро
ты уже меня заметишь, боже,
чистую - на медленном огне.
14 октября:
* * * #
Гюго: «Бесчестье родины моей».
на морозце, откормленный, лоснящийся комсомолец
взирает сверху на нищенок-богомолиц,
его вседозволенность неопровержима (зачеркнуто)
до первого же зажима (в зачет ему
что?):
извинившийся враг становится милым, родным -
да никак тебя любят среди этой пошлости млечной?!
изменившимся голосом ты произносишь за ним
то, что, рокировавшись, вы встретились в деле заплечном.
а больные ватные зубы, когда по ним бьют,
с одинаковым треском напоминают по нитке: вы живы,
и неудержимая сила (не бери, что дают,
и не беги от себя) неопровержима.
пересеченная местность наших судеб и линий ручных -
царапающая асфальт эстафета рванувшей овчарки –
это отчаянье на ночь дает поддых,
эхо - скрежет задвигаемого засова: ткут парки
цепями, отпарывая день за днем -
и тебя при нем. на
прием
к богу-врачу тут очередь неиссякаема,
пока мы живы и тлеем на земле неприкаянно, -
когда текущие зеленые стены раскрываются,
раскраиваясь лбом наобум,
то не покаяться же ты приполз – у тебя на лбу
еще недостаточно терний пыточных, и не по росту пришелся
каменный мешок, по шву
непрочно
против шерсти прижался.
ты мало еще продержался!
а цена тишины – несвобода снаружи, визжа,
под хвост западает уже всенародно вожжа,
и майдан в москве,
увы,
переводИм
не для таких, кто за ним стелется, невредим,
и впереди у нас – ша!
* * *
тот берег в тумане. и берег ли? не уберёг
хотя бы на память: она извивается, корчится
за поворотами, где эта ближняя рощица
оборачивается и в горле стоит поперек.
светло-зеленый березовый жар -
или нет, темно-синий еловый
в свадебных шишках и серебре убежал,
как забытое намертво слово
и отраженье лица твоего,
все еще непристойно живого,
когда ты меня навеки губами зажал,
немотой воскрешая снова и снова.
15 октября:
* * * #
как же все же я убью тирана?
так испытан ( - пытками истерзан),
понят нами был ли ты превратно,
приоткрывший бездну.
* * * (прелюдия).
шинкует снег, и шаркает звезда
подножная – дрожит у вездехода:
подкожно введена ему, вода
не помнит брода.
перебирая жухлую листву,
он, отраженьем глянцевым ошпарен,
не понимает: как, еще живу,
над солнцем карим?
и виновато слово просквозит,
по-русски паутинно и целебно,
чтоб обернулся там, где был в связи
в глазах у неба.
* * *
только бы не вернуться!
не разминуться с жизнью
призрачной, теневой.
в крест реки и дорожки
булькнуться с головой -
и поперхнуться, в ножки
эмиграции сторожевой.
камень бросая в небо,
улетающий птицей, -
мне бы не возвратиться!
не обернуться с нею!
* * *
мыльный пузырь Земли
запущен ребенком вверх.
я здесь не хочу оставаться -
в мире твоем продажном
и дождевом,
пли.
* * *
смерть подметает, лена и володя.
друзья, конечно, сами не уходят,
когда их отрывает от ворот
попутный ветер, и два пальца в рот
не возвратят ни голодом, ни свистом
их, отлетевших вместе с полем чистым.
так недопит стакан стоит у койки
больного.
а здорового - с попойки
не донесут, сдувая пыль и память:
ему подняться - чтоб за вами падать.
* * * #
развязала музыка –
пьяная, узкая.
льется луч, тягуч и зыбок,
будет русского плясать,
от размашистых улыбок
между вами зависать:
то ли жили, или нет, -
а уже большие,
чтоб за пригоршню монет –
всё, что совершили!
это тяжкий русский грех,
на свету обломится,
а что молится? – пригрет,
пьяница, пропойца!
ты поди-ка попляши,
чтоб навыворот души,
чтоб, затянутый в петле,
слушал музыку в тепле.
17 октября:
* * *
река летит и чувствует
всем телом
осколки гор, отек холма влитого,
зеркальное теченье в глубине
и на поверхности, куда б хотела
сорваться снова, как во сне
ко мне
потянется -
разбужена, распалась
на брызги, сУдьбы, линии ладоней,
и только запах лилии догонит
щемяще горький
18 октября:
* * *
согласные, гласные –
вдох, выход,
вход...
нет у выхода слОва, -
и наоборот.
* * *
снится речке ее начало,
что в пути она замечала,
оборачивала лицо.
сон прерывист,
и мысль прозрачна,
посвист птичий
и охлест рыбий,
домик дачный,
на дне кольцо.
* * *
я иду по камням в реке –
перешагиваю, стремнина
рвется мимо из рук и губ,
и бессмысленно - помоги мне:
ты давно на дне, однолюб.
* * *
мы все нахлебники
у хлебникова,
куда нам некого просить
и не для кого.
* * * (коланхоэ, растение гете).
изломанный цветок меня ужалил
во сне,
он думал, что уже идет ужастик,
а мне сковало скулы, лист его
жующие, и облилась я соком
на стебле проторенном и высоком, -
нам не прощающее вещество.
на мне лежит печать его забвенья -
проклятья,
воскрешенья,
откровенья.
* * *
я выдуваю
мыльный пузырь стиха,
а он на ветру висит –
качается и не лопается,
это лицо цветка
и музыки издалека
твоей пенелопицы.
это внутреннее зрение
слепца
и
дужки на переносице,
так как музыке
нет конца,
а жизни – вот он уносится.
* * *
будет общее темно небом,
вороненок лупоглазый там оставлен
и оглядывается удивленно.
горький запах пыльной лилии, и крошки
не продлили
на его дорожке
ослепленной:
буквы чешутся, как мухи – нет, клопы
врассыпную от Его стопы.
* * *
осень: волосы болят и стреляют
и вонзаются в ладонь остриями,
и в огонь от их агонии – пустое,
не успеть.
там бежит кораблик среди молний,
а под шелковой луной – не запомним
шепот волн,
эту твердь,
эхо смерть.
* * *
топорщатся косточки птиц -
без границ и ветров только эхо.
вот уехал – так появиться
нельзя
было б
явственней!
это я свела бы пятно
с ума,
это Я свирель
к чужим губам подношу, -
как по ножу дышу.
* * *
перистая сорока,
зеленым крылом помавая,
разняла нас до срока.
где порука твоя круговая?
где клятвы твои и объятья?
горячо ли им в небо падать,
где
мы все уже братья,
и сестры,
и память?
24 октября:
* * * #
она стояла под душем,
истекая краской,
мыслями так далека –
между сибирью и небом,
еще не взятым пока
с двух сторон конвоирами,
но полмира уже под арестом,
крест им нести - млечный путь
в снегу и дыму коммунизма,
человечиной пахнущем.
но когда рот забит небом,
разговариваешь глазами -
где бы ты ни был, на дыбе,
большими, как солнце, глотками.
* * * #
сапоги наваксить,
как морду наквасить,
напоказ, и не куксить мину, -
вон пес без выраженья лица
знает, что вас разменяют,
но что не будет конца.
- птицы же дУмают,
что нас
не разделяют стёкла,
и что намокла щека
не от крови?
а кто кроме тебя -
на века,
конвоирам не скормлен?..
* * * #
на урановых рудниках -
вся страна у тебя в руках!
это миссия, чтоб мы знали,
куда же вас всех
заначили.
и твердо стоИт за нами
вера в тебя, не иначе.
провожаем птиц, желая
им
сил и дыханья, -
чтоб ты снег месил, ожидая
пресеченья срока и меры,
а сорОка тащит по миру
душИ твоей полыханье,
как последние новости
нашей всеобщей повести.
* * * #
когда окрысится начальник
и тень набросится на солнце,
вода, сполоснута ночами,
вернется чистой и прозрачной,
что кровь на памяти печальной,
где настоящее, невзрачно,
казалось музыкой венчальной -
оно спало еще, в начале.
и силуэт отца и сына,
жены и матери в просвете
оказывается всесильным,
и очевидным, как бессмертье,
и незаемным, как страданье,
и невзаимным – тоньше пытки,
когда влеком ты на свиданье,
и самого тебя - в избытке
в пределах смерти, или жизни:
они сливаются от боли,
пока дожди стучат по жести,
пока, растерзанные, вместе
мы, неразлучные с тобою.
* * *
и жизнью смерть поправ,
украв судьбу из пекла,
пока душа не слепла,
но пела, доиграв, -
ты шел себе навстречу,
и небо человечье,
презрев любовь и жалость,
на несколько октав
приподнималось
над собой:
- так в бой!